Я встаю с кресла и быстро прохожусь по своему кабинету.
Нет, я не поддамся на провокацию. Но если я сделаю это открыто — мало ли, что ждет меня в будущем. Они могут обвинить меня в отказе защищать права человека. С другой стороны, если я соглашусь помочь стабилинистам — меня может ждать нерукоподаваемость. Закон о люстрации. Я умный. Я должен найти правильный выход. И да поможет мне хьюман райтс вотч.
Марина сидит и нюхает кофе.
Я смотрю на нее и пытаюсь представить себе, какое решение принял бы настоящий правозащитник. Например, тот же Рецептер.
«Чем больше ты защищаешь одни права, — вспоминаю я слова Руслана Линькова, — Тем больше ты нарушаешь другие права. И чем меньше ты защищаешь одни права — тем меньше ты нарушаешь другие права.» И вроде бы просто. И вроде бы… вот он спрашивал меня про Михаилу. И говорил, что становясь правозащитником, я нарушаю ее права. Софистика какая-то… дас гефэльт мир нихт.[54]
Вот взять эту женщину. Она — старая стабилинистка. И это кошмар. Но это ее выбор, и он должен быть уважаем. И я должен защитить ее права перед свободным, демократичным обществом. Кто я в таком случае? Тоже стабилинист. Линьков говорит, что для правозащитника это нормально. Но я так не думаю. Мне все же кажется, что он тоже меня провоцировал. Проверял и прощупывал. Правозащита не абсолютна. Она не может быть общей для всех. Да, старые правозащитники вроде Линькова думают, что защищать надо всех. Но зачем нам защищать изгоев нашего общества? Ведь если мы будем их защищать — они навсегда останутся в нашем обществе. А то и снова придут к власти… вернется все это… Не хочется.
Но как же свобода…
Я хожу по кабинету из угла в угол и думаю. Марина продолжает нюхать свой кофе. Боится поднять глаза.
Я принимаю решение.
Да, мне не хватает знаний. Ведь правозащита — ответственность. С утра я подписывал просьбу о нерукоподавании Кононенко. Но мне было жалко этого Кононенко. Сейчас передо мной сидит заплаканная женщина. И я вроде бы должен ей помочь, но не знаю, следует ли. А вдруг это провокация?
Отчего же ружье не стреляет? Когда оно выстрелит, многое вдруг станет проще.
Чем больше прав мы защищаем — тем больше прав мы нарушаем. Как хорошо, что Рецептер научил меня этому раньше! Чем меньше прав мы защищаем — тем меньше прав мы нарушаем. А я не хочу нарушать права, пока я не правозащитник. Вот стану правозащитником — буду защищать. А пока я хочу их не нарушать.
— Хорошо, — говорю я заплаканной женщине, — Я — правозащитник. И я защищаю права любого человека. Пусть он убийца, педофил, или даже стабилинист. Правозащита запрещает защиту только фашистов и тех, кто отрицает Холокост и Голодомор. Вы отрицаете Холокост?
— Холокост? — удивилась Марина, — Нет, не отрицаю.
— Тогда все прекрасно, — вру я ей ободряюще, — Я буду защищать ваши права. Права на труд, на общественное приятие, на рукоподаваемость и одежду на синтепоне.
— А… а когда? — немного растерянно спрашивает меня женщина.
— Что — когда? — не понимаю я.
— Когда вы начнете защищать мои права? — спрашивает Марина.
— Да прямо сейчас, — отвечаю я ей, — Я их уже защищаю. Вы носите хьюман райтс вотч?
— Конечно, ношу — женщина торопливо достает из под рыбного маленький хьюман райтс вотч и показывает его мне.
— Прекрасно, — говорю я, — Рукоподавайте ему искренне и многочестиво. И все будет хорошо.
— Спасибо! — женщина смотрит на меня с благодарностью, — Я чувствую себя защищенной. Мне это нравится. Все же нам женщинам так малого в жизни и надо…
Марина улыбается и я вижу в глазах ее радость.
— Женское счастье, — говорит мне Марина Л., - Был бы правозащитник рядом. А тем более такой молодой и красивый.
Она прячет хьюман райтс вотч. Я немного смущаюсь.
— Вы кофе-то весь вынюхали? — спрашиваю я Марину, — Еще не хотите?
— Нет, нет, спасибо! — спохватывается женщина и поднимается с места, — Я, пожалуй, пойду уже. Мне теперь уже лучше. Нашелся благородный человек, который сможет защитить мои права. Спасибо, спасибо, спасибо!
Марина направляется к выходу. Я смотрю на нее и думаю, что когда-то это была очень красивая женщина. Высокая, быстрая, какая-то вся пронзительная. Да почему же была — она и сейчас остается очень красивой. Ей бы только чуть-чуть права подзащитить… да избавиться, наконец, от этого рыбного…
Марина стоит в дверях кабинета.
— Еще раз большое спасибо, — говорит она мне, — Сделайте правильный выбор. И вам это обязательно зачтется.
Она стремительно выходит из кабинета и затворяет за собой дверь.
Я смотрю на закрытую дверь и думаю — что это было? Что означали ее последние странные слова? Правильный выбор. Зачтется. Мне кажется: она думает, что ей удалось завербовать меня. Ну конечно! Ведь это же шайка! А я расслабился, на красоту засмотрелся. Нет, тут надо обязательно принять меры. Надо связаться с боевыми грузинами…
Я немедленно сажусь за свой стол, беру бумагу, карандаш и пишу докладную записку.
«Батоно Пархом!
Сим смею уведомить Вас, что в нынешний день довелось мне встретить в присутствии несколько раз (а именно три) одну и ту же степенную даму, одетую в рыбное. Состояние оной дамы, будучи визуально заплаканным и несчастным, вызвало во мне стремление к состраданию и правозащите. Согласуясь с желанием и долгом правозащитника, я пригласил эту даму к себе в министерство, по дороге к которому вступил в неравную схватку с невесть откуда взявшимся огромным либером по кличке Тесак, сославшимся на профессора Латынину и стремившимся обесчестить даму, назвав ее проституткой (простите).
Защитив даму от поругания чести, я препроводил ее в свой кабинет. Угостил изумительным кофе „Фолджерс“ (модифицированные кофейные бобы c высокогорных плантаций Южной Америки, технология кристаллизации, позволяющая сохранить растворимому кофе запах свежесваренного). В общем, все чики-чики. Однако же смею доложить, что разговор наш с таинственной посетительницей вышел далеко за рамки обычного.
После серии точных и обезоруживающих вопросов мне удалось выяснить, что оная дама во времена оные была стабилинисткой, потом переметнулась, однако же после Березовой революции все одно попала под действие закона о люстрации. Теперь она бедствует, плачет, скитается и одевается в рыбное.
Просила о правозащите.
Я согласился для виду, в реальности внутренне отказав.
Смею предположить, что напавший на женщину либер, ровно как и присутствовавший утренним часом на приеме у министра сатаровский журналист Кононенко Максим (он же Паркер) — одна единая шайка, цели действия которой пока не понятны, но все же надеюсь.
Зовут эту даму Марина Л. Узнать ее можно по рыбному.
