Шел четвертый день после убийства Андрея, все было тихо, и, если бы не звонок Сергея и не разговор с Анной Максимовной, можно было бы сказать, что ничто о смерти Андрея не напоминало.
Женя ждала. Она знала, что время на кого-то работает, и не была уверена, что оно работало на Лилю. Тогда на кого? С одной стороны, куда уж лучше — ни шантажа, ни разговоров, ни выяснения отношений с мужем. Но почему-то Жене не нравилась эта тишина: она расхолаживала, словно нашептывая, что все хорошо, все уже в прошлом, все спокойно. И Жене всякий раз требовались усилия, чтобы сбросить с себя эту дрему: хорошее и так будет, думала она, плохое бы не пропустить.
* * *
День продолжался, и Женя решила все же наведаться в поликлинику. По дороге она снова и снова возвращалась к ситуации, пытаясь понять, что же ее беспокоит.
Роман с Лилей для Андрея, положим, был как реакция на психическую травму, причиненную его собственной женой, которая поступила подло, предав и его, и их маленького сына. И Андрей стал мстить всем женщинам без разбору. Возможно, для удовлетворения своей ненависти ему понадобилась именно такая, как Лиля: элитная, красивая, обеспеченная. И то, что она была женой миллионера, лишь подогревало его намерения: если бить, то чтоб слышно было.
Но тогда Андрей не мог не понимать, что подписывает себе смертный приговор: Красовский раздавил бы его как муху, сразу, как только бы этого захотел. Может быть, так и было, думала Женя. Эта версия почему-то успокаивала ее своей логичностью, в ней была хоть какая-то предсказуемость.
«Предположим, — рассуждала она, — убив своего соперника, Красовский теперь ждет, что будет делать его молодая жена: во всем признается или будет продолжать все скрывать. Допустим, Лиля призналась. Брр! — Женю даже передернуло от ужаса. Этого она даже врагу своему не пожелала бы, не то что Лиле. — На такое признание могла бы отважиться только… Кто? Действительно, кто? Да никто! Нет такой женщины, если у нее, конечно, с мозгами все в порядке, у которой убит любовник, а она пойдет докладывать об этом мужу. Ясное дело, любая на месте Лили скрывала бы свою связь с убитым любовником.
Тогда зачем? Что, Красовский такой дурак, что совсем не разбирается в женской психологии? Хотя, впрочем, — одернула себя Женя, — он мог быть просто в ярости, когда узнал об измене. Убил, вот и все! Но эта милиция! Что-то тут не сходится, — думала Женя снова и снова. — Вот до того места, что Андрей решился на роман с Лилей из мести, все логично. Но тогда непонятно, как могла Лиля не разглядеть в нем рефлексирующего неврастеника? Надо поговорить с ней, с Лилей. Она все и скажет. Не нравится мне Лилька. Депрессия, как говорится, на лицо. Конечно, это все ожидаемо и объяснимо, но все равно что-то настораживает!»
Женя чувствовала какое-то несоответствие, какие-то мелочи, которые ускользнули от нее, прошли, как песок сквозь сито, мимо сознания ее, да и Лили тоже. Осталось лишь ощущение, мимолетное впечатление от этих мелочей. Но они по-прежнему не давались, не вспоминались, не осознавались. Торчали, причиняя неудобства, как маленькие занозы, но не видимые глазу, чтобы их можно было вынуть. И пока эти занозы не воспалятся, подумала Женя, их не вытащишь. Надо ждать, решила она. Ждать и быть начеку, а не расслабляться, считая, что все прошло или пройдет.
Момент с шантажом тоже беспокоил ее. Вернее, отсутствие такового. «Такая возможность, — думала Женя, — жена миллионера является любовницей какого-то вшивого бизнесмена, причем находится в жутком страхе, что муж узнает о ее неверности! Может быть, они, эти мафиозники, действительно не знают про Лилю? Лиля говорила, что они с Андреем встречались тайно.
Ну да, конспираторы фиговые, — тут же одернула себя Женя. — Лилька на своей «вольво», конечно, была не заметна! По-моему, ей и в голову не приходило ездить на трамвае! Ну ладно, Лилька могла поверить, что про их встречи никто не знает. Но Андрей! Если у него с мозгами было тогда все в порядке, он не мог не понимать, что тайна их была шита белыми нитками. Не мог он не понимать, что в любую минуту могло все рухнуть! Может, он просто мстил? За свою обиду мстил всем женщинам и был при этом как камикадзе? Сам под смерть подставлялся? Мне нужно знать все об отношениях Лили и Андрея. Я должна понять его, понять логику его поступков, иначе мне никогда не удастся ухватить тот кончик, с которого раскрутится весь этот клубок. Я должна успеть! Успеть сделать удар хотя бы на полмгновения раньше, чем это будет поздно!» — думала Женя, открывая дверь районной поликлиники.
Вечером она снова встретилась с Лилей, и та рассказала ей следующее:
— Я боюсь, Женя. Боюсь жить, боюсь Красовского. — Она вжалась в кресло, словно хотела исчезнуть в нем, раствориться.
— Чего ты его так боишься? — Женя пыталась ее успокоить. — Смотри, как все хорошо для тебя складывается: он уехал, а когда приедет, ты уже будешь лапонькой, будешь веселой, как всегда.
— Я никогда больше такой не буду. — На Женю смотрела совершенно незнакомая ей женщина: раздавленная, несчастная. На этом лице были живыми лишь глаза. Они жили мукой, в них было столько невыносимой тоски, что у Жени от предчувствия беды похолодело все внутри.
— Что ты говоришь! Ты сама не понимаешь, что ты говоришь! Это все глупости! Ты обычная баба, а бабы живучие, поняла? Расскажи мне лучше, как ты встретилась с Андреем?
За пять месяцев до убийства
Лиля аккуратно вырулила машину и бесшумно остановилась на стоянке у бассейна. Кроме ее «вольво», здесь уже были две иномарки и вишневая «девятка». Февральское утро потрескивало снежком и бодрило легким морозцем. Голубизна неба и слепящий свет солнца отражались в каждой снежинке, заставляя жмуриться от сверкающих переливов белого великолепия. Большая река спала под толстым слоем льда, и набережная, вид на которую открывался отсюда, казалась в этот час совершенно пустынной. Зато на льду то там, то здесь сидели возле своих лунок рыбаки, и у Лили при взгляде на них потеплело на душе: она не была заядлой рыбачкой, но, так же как и они, она любила эту реку и все, что с ней было связано. Припарковав машину, Лиля взяла с заднего сиденья свою спортивную сумку и, стуча каблучками, быстро поднялась по ступенькам. Сбросить в раздевалке легкий меховой полушубок, брючки и свитер было делом пяти минут, но Лиля в предвкушении предстоящего праздника от встречи с водой растягивала наступление радостных минут, раздеваясь как можно медленнее. Надевая резиновые шлепанцы и шапочку, она с удовольствием заметила, что в душевой никого нет, а значит, можно стоять под прохладными струями сколько захочется. Лиля любила воду вообще — в реке, в море, в бассейне, в ванне, в душе, одинаково радуясь ей, как доброму другу.
«Надо было мне, наверное, родиться гусыней, — смеялась она про себя. — Вот бы и было вечное счастье! Ну, допустим, не вечное, — тут же поправила себя Лиля, — до какого-нибудь рождественского ужина. Но разве у людей не так? Живем себе, живем, гадаем о том, что будет впереди, надеясь и веря, что там только хорошее, и вдруг — бац — оказывается, что самое хорошее уже было в прошлом. Гуси в этом смысле мудрее, — усмехнулась Лиля. — Они просто живут, радуясь, что живы.
