И все-таки ей придется остановиться. Конечно, трудно было представить, что их путешествие когда-нибудь подойдет к концу, но еще труднее — что это может продолжаться бесконечно. Дело было не только в прогулках, хотя вялая, растекающаяся вечерами по всем мышцам усталость и оказалась для Клэр неприятной неожиданностью. В то же время, нельзя сказать, что всему виной была тоска по дому или неприятное смущение, которое она испытывала всякий раз, когда не могла узнать стиль определенного художника или вспомнить, в каком веке он жил. Клэр постепенно одолевала какая-то непривычная усталость. Стремительность их путешествия: то, как быстро города и шедевры сменяли друг друга, — утомляла, и Клэр уже готова была сказать: «Хватит».
А Мартин — нет, и она знала об этом. Париж был его городом, Лурмарен — тоже, а вот Италия целиком принадлежала ей. Мартин мог оставить Клэр наедине с триптихом или скульптурой и пойти выпить капучино, купить номер «Интернэшнл геральд трибюн», потом вернуться и застать ее все в той же позе. Он развлекался, обедая в маленьких кафе; накручивал на вилку шарики из спагетти con burro и с удовольствием съедал их, не замечая, как масло течет по подбородку; учился различать сорта оливкового масла из разных областей Италии — зеленые, золотые и с осадком на донышке; настаивал, чтобы они каждый раз покупали новые сорта мороженого, возвращаясь после долгих прогулок в тихий элегантный отель «Паоло и Франческа» рядом с Дуомо. Иногда Мартин мог словно невзначай спросить Клэр, не устала ли она от Италии — нет, он не настаивал, просто спрашивал, — и иногда Клэр была готова признать, что так и есть. Но сразу же после этого она спешила узнать, не будет ли он против, если они останутся еще хотя бы на один день, в крайнем случае — на два. Улыбка Мартина в такие моменты ни в коем случае не была снисходительной, как однажды по ошибке предположила Клэр.
— Я не снисхожу до тебя и не потакаю твоим желаниям, — поправил ее Мартин. Они шли мимо распятий эпохи Возрождения, стараясь вспомнить, когда нужно свернуть к галерее, где выставлен «Давид» Микеланджело. — Я не снисхожу до тебя. Я даже представить не могу, что бы мне хотелось проводить время с кем-нибудь, до кого нужно снисходить.
— Порой такое количество шедевров причиняет мне боль, — сказала Клэр. — Глаза болят. Голова болит. Даже зубы болят.
— Но потом… — подтолкнул ее Мартин.
— Точно. Правильно. Но потом я вижу что-то, чего никогда не видела прежде, боль исчезает, и я забываю обо всем на свете.
— Даже обо мне.
— Даже о тебе, — согласилась она. — Все в порядке?
— Если ты ради кого-то и бросишь меня, — улыбнулся Мартин, — то, вполне возможно, это будет Микеланджело.
А затем, свернув за угол, они увидели статую Давида, и через минуту Мартин молча ушел, зная, что в данной ситуации это самое правильное. Клэр было необходимо побыть наедине с гением. Она никогда напрямую об этом не говорила, но Мартин чувствовал ее настроение.
Клэр несколько раз ходила смотреть на Давида. Она привязалась к этому флорентийскому шедевру почти как к живому человеку. И дело было не только в том, что ей хотелось чему-то научиться у Микеланджело. Ей не нужно было пристально разглядывать скульптуру. Действительно, чем больше она смотрела, тем больше понимала, но это было справедливо по отношению к любому произведению искусства. А в этой просторной, полной света и воздуха галерее, под высоким, изящно изогнутым куполом, стоя в нескольких метрах от охранников — те уже стали узнавать ее в лицо и приветливо кивать каждый раз, когда она приходила, — Клэр надеялась получить нечто большее, чем просто знания.
Когда она смотрела на Давида, то думала о себе. Сначала она пыталась прогнать подобные ассоциации: как нескромно сравнивать себя с Давидом — символом физического совершенства. И все же в этом был какой-то смысл. Клэр видела в нем не только наготу. Даже во взгляде Давида и на первый взгляд случайном изгибе ноги девушка чувствовала признание обнаженного тела, смутное осознание естественного дара быть молодым. Иногда, беззаботно спускаясь с непривычно высокой кровати под пологом на четырех столбиках, Клэр ловила отражение своего обнаженного тела в большом зеркале, и та, пусть и несовершенная красота юного тела, которую она видела, волновала ее точно так же, как Давид.
Но конечно, чаще всего, глядя на Давида, она думала о Мартине. Когда он вернулся в галерею, то увидел Клэр стоявшей перед статуей в той же позе, в какой он оставил ее час назад. За это время Мартин уже успел где-то перекусить, в уголке рта до сих пор слегка блестело масло. Повернувшись к нему, Клэр просунула руку в рукав его светлой летней рубашки, легко коснулась волосков, а потом стала нащупывать мышцы под кожей.
В тот вечер они не пошли за мороженым. Когда они вернулись в отель, Клэр опрокинула Мартина на кровать и забралась на него сверху, ощущая нечто для себя совершенно новое. Если бы она попыталась разобраться в своих ощущениях, то ее, скорее всего, охватила бы тревога. Но она отбросила в сторону все мысли и пошла до конца. Когда все закончилось, она соскользнула с Мартина, который был все еще немного озадачен ее поведением, но очень счастлив, легла рядом и сказала: «Хватит».
В Ирландии на железнодорожной станции Гэлуэй их дожидался седан, присланный из гостиницы, и уже через полчаса, оставив позади пыльную дорогу, пролегавшую через земли поместья, они подъезжали к главным воротам Тетфорд-Кастл, обширного королевства с довольно простым жизненным укладом.
После узких булыжных мостовых Италии было приятно вновь пройтись по мягкой траве, и Мартин с Клэр совершали долгие прогулки по казавшимся бескрайними лугам Ирландии. В ресторане тетфордской гостиницы Мартин был неизменен в выборе главного блюда. Каждый день он пробовал разные варианты одной и той же рыбы, обычного ирландского лосося, которого здесь было так же много, как цукини в Лонгвуд-Фолс осенью. Каждое утро рыбу вылавливали из реки, протекавшей по территории Тетфорд-Кастл, и поставляли к столу, а Мартин наслаждался копченой лососиной; бутербродами с лососем; лососем с каперсами и лимоном; лососем, запеченным с маслом и укропом и приготовленным на пару с помидорами и луком. И хотя залы Тетфорд-Кастл служили приютом для случайно подобранной коллекции оружия и геральдических щитов, Клэр почувствовала странное облегчение, осознав, что больше не надо гадать, за какой дверью скрывается собрание шедевров, бесцеремонно сваленных на полки, будто хлеб в булочной.
На второй день их пребывания в Ирландии Мартин успел выбиться из сил, пытаясь добиться расположения шеф-повара, высокого светловолосого англичанина по имени Дункан Лир, который сначала крайне недружелюбно отнесся к появлению постояльца на кухне. Впрочем, когда Мартин упомянул об их общей знакомой, французской кухарке Николь, Дункан немного оттаял. А когда признался, что однажды надеется открыть свой собственный ресторан, Дункан предложил ему осмотреться. Мартин медленно бродил среди людей в белых колпаках, сосредоточенно отделяющих мясо от костей, что-то режущих, трущих, толкущих, выкрикивающих указания и уклоняющихся от пара.
— У нас тут кухонный час пик, — пошутил Дункан.
