Желание яростнее, чем обычно, пылало в нем. Оно мучило его, подогреваемое гневом и ненавистью за неожиданный поворот судьбы, изуродовавший его лицо и вырвавший из рук контроль над собственной жизнью. Сегодня он пришел к Анне, потому что в постели с ней он все еще чувствовал себя хозяином положения.
Он не слишком нежно взял ее пальцами за подбородок.
— Я наскучил тебе, малышка? — обманчиво спокойным тоном спросил он.
Она тряхнула головой, пытаясь освободиться от его железной хватки, и, когда это не получилось, глаза ее сверкнули неприкрытым гневом.
— Ты пьян, — возмущенно заявила она. — Ты вечно пьян. Мне не нравится быть с тобой, когда ты в таком состоянии, Гидеон.
— А это? Это тебе все еще нравится? — Он грубо завладел ее губами. Поцелуй был скорее похож на вызов, чем на ласку, и когда она принялась вырываться, это лишь распалило его еще сильнее. Такого он давненько не испытывал.
Леди Анна бешено сопротивлялась, глаза ее пылали яростью.
— Ты омерзителен! — воскликнула она. Ей удалось наконец вырваться, и, вскочив с постели, она повелительным жестом указала ему на дверь. — Убирайся немедленно!
Гидеон тоже поднялся и, когда она потянулась, чтобы позвонить, грубо схватил ее за руку. Он видел, как она поморщилась от боли, не сводя с него возмущенного взгляда.
— Наконец-то я услышал правду! — насмешливо произнес он. — Значит ли это, что моих драгоценностей и всех этих изящных вешиц недостаточно, чтобы оплатить твою благосклонность? Что даже позолоченного экипажа — счет за который, кстати, я получил только вчера — недостаточно, чтобы ты не показывала, какое отвращение вызывает у тебя моя изменившаяся внешность? Скажи мне, дорогая моя, сколько же надо заплатить, чтобы ты пустила к себе в постель чудовище?
Самообладание и на сей раз не изменило леди Анне, только глаза у нее потемнели.
— Клянусь, Гидеон, мне надоело, что ты придаешь слишком большое значение своему шраму. Ты, словно одержимый, ни о чем другом и думать не желаешь. Но ведь ты всегда был таким, не так ли? Ты не умел сдерживать себя ни в чем. Пил слишком много, играл — и не мог остановиться, насмерть загонял лошадей. Все, что ты делал, ты доводил до крайности. А теперь ты одержим своим лицом и все продолжаешь говорить об этом, хотя всем давно надоело тебя слушать. У тебя это стало навязчивой идеей. Я бы посоветовала тебе поехать на воды, отдохнуть и успокоиться, пока ты всех нас не свел в могилу своими излишествами. А теперь отпусти, пожалуйста, мою руку.
Гидеон так и сделал, но щеки его чуть покраснели под слоем румян, отчего тонкая пульсирующая полоска шрама стала особенно заметна. Глаза холодно сверкнули.
— Прошу прощения, миледи, — слегка поклонившись, произнес он. — Я счастлив получить совет от такой заботливой — и такой дорогостоящей — потаскухи.
Леди Анна, отшатнувшись, с силой ударила его по лицу.
Ослепленный яростью, он уже не соображал, где он и что делает. На мгновение ему показалось, что он снова в Вулфхейвене, в рот ему стекает струйка крови, а руки сжимаются на горле той наглой служанки. Он наотмашь ударил леди Анну, почувствовав удовлетворение и торжество силы. Но это было только начало. Леди Анна попятилась от него, и в уголке ее рта показались капельки крови. Чтобы удержаться на ногах, она схватилась за хрупкий прикроватный столик, который с грохотом перевернулся, и тогда Уинстон увидел в ее глазах даже не страх — ужас! Именно это послужило для него сигналом к дальнейшим действиям.
Он уже не владел собой: его кулак наносил удар за ударом. Он слышал ее громкие крики о помощи, встревоженные голоса за дверью, видел кровь, но все это было лишь фоном для бешеных ударов его сердца. Теперь он знал, почему продолжал приходить к леди Анне. Она была могущественна и опасна. Сегодня он вступил в единоборство с никогда не виданной им ранее силой и нашел наконец орудие собственного разрушения.
Глава 6
Лучи жаркого австралийского солнца падали ей на плечи. Глэдис, нервно сжимая руки, то и дело испуганно оглядывалась. Шум и суета на причале достигли своего апогея, когда представители портовых властей и члены экипажа принялись пересчитывать число отсутствующих пассажиров и заключенных, громко обсуждая вопрос о необходимости карантина и возможности заражения. Кэлдер Берне сидел рядом с ней на деревянной бочке, закрыв лицо руками. Его плечи сотрясались от рыданий. Глэдис видела, как какой-то чиновник шел вдоль ряда закованных в цепи каторжников, многие из которых были слишком слабы и не могли стоять, и сверял их имена по спискам. Скоро он доберется и до ее имени.
— Послушайте. — Она робко прикоснулась к плечу Кэлдера Бернса. — У нас мало времени. Они в любую минуту могут прийти за мной, а мне нужно многое рассказать вам…
Берне взглянул на нее и вытер глаза.
— Не о себе я плачу, девочка, я тревожусь о своей дорогой жене. Видишь ли, мы не сказала Мэдди… — у него прервался голос. Глэдис закусила губу. Ей еще никогда не приходилось видеть плачущих мужчин, и ей было безумно жаль его. — Моя Маргарет, — с усилием продолжал он. — У нее неизлечимая болезнь. Ей пришлось ампутировать одну ногу, и она почти не видит. Чудо, что она все еще жива. Но видишь ли, она жила надеждой на то, что вновь обнимет свою Мадди. Лишь это и поддерживало в ней жизнь. Как я смогу сказать ей, что она боролась все это время за жизнь только лишь для того, чтобы смерть забрала вместо нее нашу дочь?
Глэдис с ужасом выслушала его, еще острее почувствовав свою беспомощность. Эта милая женщина, которую она узнала и полюбила по рассказам Мадди и письмам, должна была сначала потерять дочь, а потом и собственную жизнь. Почему Господь так несправедлив? И почему на долю Глэдис выпало несчастью принести вести, которые сведут Маргарет Берне в могилу?
Глэдис не знала, что ей говорить и что делать. Значит, все было напрасно — долгие недели, что она пряталась и горевала в пустой каюте Мадди, когда натерпелась такого страху? Значит, во всем этом вообще не было смысла?
Она снова оглянулась через плечо и увидела, что чиновник со списком в руке уставился прямо на нее. Одна из них умерла, одна выжила. Откуда ему знать, которая осталась в живых?
Чем дольше она размышляла, тем быстрее таяли ее шансы. Скоро он будет знать наверняка. Кэлдер Берне сам ему скажет. К тому времени ей нужно быть далеко отсюда.
Она торопливо сняла с плеч накидку и дрожащими пальцами открыла замочек медальона. Отдав и то и другое Кэлдеру, она пробормотала:
— Скажите вашей жене, сэр, — голос ее дрогнул, — что Мадди умерла с мыслью о ней… о вас обоих. Возможно, это послужит ей некоторым утешением.
Но слова казались пустыми и ненужными даже ей. Разве можно в чем-то Найти утешение семье, которую постигло такое горе? Она так остро переживала их утрату, как будто это касалось ее лично, потому что на какое-то время эти люди, стали ее семьей, пусть даже в ее воображении, и она любила их больше, чем могла бы любить кровных родственников.
