На другой день Иван Михайлович первым вошел в комнату сына. Они долго говорили, и никто не смел подслушать этого разговора. И хотя разговор отца и сына длился около часа, но уже сразу было понятно, чья сторона возьмет верх. Конечно, Иван Михайлович убедил сына. Да тот и не имел сил сопротивляться. Как только поднял Дмитрий глаза на отца, сразу понял, что не сможет поспорить с ним. Он лишь молча слушал, что говорил ему старик и также молча кивал головою. Когда Иван Михайлович потребовал от сына написать письмо к родственникам Александры Егоровны, тот было сказал, что это будет дурно, что надобно ему самому ехать объясняться! Но старик тут же оборвал его, сказав, что и такой-то чести мало достойна девица, давшая свое согласие молодому человеку и, не убедившись прежде, в согласии его родителей.
Иван Михайлович твердо решил не отпускать сына ни на шаг со своих глаз. Тут же при нем Дмитрий Иванович сел за письмо к Викентию Дмитриевичу. Отец посоветовал направить письмо именно дяде Александры Егоровны, а не ее матери. Приличнее было вести разговор и переписку с себе равным. Тут же было составлено прошение на службу об отпуске на полгода для поправки здоровья и отдан приказ слугам собираться. Решено было, что только будет получено разрешение от начальства — тут же всему семейству ехать в свое поместье обратно, подальше от столицы.
Сердце Дмитрия было отчего-то почти спокойно. Будто все было решено за него, и он с этим примирился и даже был почти рад. Он уже не мог сам ни чувствовать, ни чего-либо желать, когда злополучное письмо было отправлено. К этому моменту он полностью отдался на волю отца. Не пройдет и двух дней, как он уже выедет из столицы, вне зависимости от начальственного соизволения, и Дмитрий не сомневался, что его судьба уже решена отцом. Он также не сомневался и в том, что поступит, как ему велят, и рано или поздно будет все же спокоен и почти счастлив, как сулил ему отец. Счастлив тем счастьем, каким бывает счастлив безвольный человек в полном непротивлении людям и обстоятельствам, имеющим над ним власть. Мысль о Саше — о том, каково ей будет при полученном известии, уже не так сильно тревожила его, как несколькими часами ранее.
Дмитрий верил, что она так же, как и он, подчинится обстоятельствам и обо всем скоро забудет. Сорванные цветы недолго бывают счастливы в вазе, а птицы и в клетках поют — жизнь и тех и других окончена, но они еще продолжают существовать по какой-то инерции в своем полусмертном бытии.
Когда Викентий Дмитриевич получил письмо от Багряницкого, тот уже выехал из Петербурга в свое поместье. С удивлением Сонцов развернул письмо, ведь он ожидал, что Багряницкий прибудет сам, да не один. Впрочем, в письме могло быть упреждение о его приезде… Однако Викентий Дмитриевич ошибся самым роковым образом.
Когда он прочел письмо, то сперва ничего не понял. Викентий Дмитриевич перечел его вновь и поразился, а потом разгневался самым невероятным образом! Такого еще не бывало с ним никогда!
— Мальчишка! Сопляк! — кричал он. — Да как он посмел!
На крики прибежала жена.
— Что? Что произошло? — Она держалась за сердце, которое норовило выпрыгнуть у нее из груди.
— На вот, полюбуйся! Поэт! Писака! Негодяй!
Прасковья Антоновна развернула письмо и прочла следующее:
«Многоуважаемый господин Сонцов. Вынужден обратиться к вам письмом, так как не имею возможности приехать самолично. Мои родители сегодня объявили мне о своем решительном несогласии с выбором моего сердца. Они сочли его в высшей степени неразумным, и я согласен с их волею. Отказать им я не могу — это было бы совершенным моим неуважением к ним, и вы, я надеюсь, оцените мое сыновнее послушание, ведь вы всегда относились с одобрением к этому моему свойству. Я отказываюсь от руки вашей племянницы Александры Егоровны Старицкой и прошу передать ей мои сожаления и пожелания всего наилучшего. Также сообщаю, что я днями уезжаю в поместье, согласно воле моего батюшки.
С совершенным почтением к вам
Дмитрий Багряницкий».
— И что?.. — пробормотала Прасковья Антоновна. — И что? И это все? Все?
— Он мог хотя бы приехать! Нет, каков негодяй… — Викентий Дмитриевич тяжело опустился в кресло.
— А что же я Сашеньке скажу? И как? Она ведь так влюблена…
— Что скажешь? Да покажи ей это письмо!
— Как? Я не могу… Она же с ума сойдет! — заплакала Прасковья Антоновна.
— Нет, покажи, — возразил ей муж. — И я решительно на этом настаиваю. Она должна знать, что это был за человек и какого он о ней мнения, раз сообщил о разрыве таким вот подлым способом. И нечего жалеть о нем! И вперед не обманываться! И не влюбляться так безрассудно! Ишь, чего выдумали, «с ума сойдет»! Что это еще за глупости такие?
Жена его не могла унять слез.
— Ну, будет, будет… Пашенька, — ласково наклонился к ней Викентий Дмитриевич.
— Ну почему? Почему?… — подняла она к нему свое заплаканное лицо. — Ведь ты же не таков! А он?.. Как он мог?.. Бедная Сашенька… И даже этот барон не такой мерзавец! — вдруг воскликнула Прасковья Антоновна.
— Ну что тебе сказать? Тут не угадаешь. — Сонцов обнял жену. — А сказать обо всем Саше надобно. И теперь же! И не тянуть — дать ей это письмецо прочесть… Пошли за ней кого-нибудь, пусть придет сюда… Хорошо еще, — прибавил он, — что мы хоть о помолвке не объявили!
Через несколько минут Саша вошла в кабинет дяди.
— Сашенька, — пробормотала заплаканная Прасковья Антоновна. — Сашенька…
— Что? Что случилось? — побледнела девушка. — Бога ради…
— Ничего, ничего страшного, — успокоительно произнес Викентий Дмитриевич. — Ничего непоправимого… Просто неприятность, хотя и довольно большая. Прочти вот это письмо. — И он, не медля, протянул Саше бумагу.
Она взяла письмо Багряницкого в руки и начала читать. Через несколько минут она посмотрела на дядю.
— Я могу взять его с собой? — спокойно спросила она.
— Да, конечно, дитя мое — ответил ей Сонцов.
— Что с тобою, детка? Ты не плачешь? Может быть, позвать матушку? — спросила Прасковья Антоновна.
— Нет… Я… Я одна… Я пойду прогуляюсь, — сказала Саша.
— Хорошо, ступай. — Викентий Дмитриевич наклонил голову.
Саша молча повернулась и вышла.
13
Сердце ноет, ноет день и ночь,
Ждет чего само не ведая.
Так бы все в слезах истаяло,
Так бы все в слезах и вылилось…
А. Кольцов
Жаркий августовский день подходил к концу. Саша молча брела в лес, на ту самую тропинку, на которой когда-то произошло объяснение в любви у нее с Дмитрием. Она сжимала злополучное, холодное, чужое письмо в руке и ничего не понимала. Что же, родители запретили ему… Нет, она не будет злиться! Он не мог. Это не его воля, он не хотел обидеть ее. Тут Саша заплакала. Девушка бежала по лесной тропинке и рыдала в голос. Она пробежала еще несколько шагов и упала, споткнувшись. Саша даже не попробовала подняться, она просто сжалась в комочек и продолжала плакать.
