Теперь пришел черед Дахнаша отвечать дочери.
– О мой супруг, – повернулась к мужу джинния, – сейчас я верну тебе дар речи, но прошу, чтобы слова твои были столь же спокойны и взвешены, как слова Амали. Более того, я умоляю тебя об этом. Ты преотлично знаешь, что в моих силах, – не заставляй твою супругу показывать все, на что она способна.
Лишь договорив это, Маймуна задалась вопросом: отчего ничему не удивляется Синдбад, отчего упоминание о заклинании безмолвия не вызвало у него никакого смущения.
«Наверное, у Амали хватило безрассудства рассказать любимому все как есть… Быть может, поэтому юный Синдбад был столь насторожен, когда входил вечером в наш дом…»
«Ты права, уважаемая, – услышала джинния безмолвный ответ юноши. – Твоя мудрая дочь рассказала мне все о своей семье. Более того, именно ей я обязан возможностью беседовать сейчас с тобой, пока твой уважаемый супруг, мой наниматель, собирается с силами…»
«И ты не испугался, мальчик? Должно быть, совсем непросто знать мужчине, что его жена ведьма?»
«Это лестно, уважаемая. Это внушает гордость… Если такая необыкновенная девушка, как Амаль, обратила внимание на меня, смиренного, значит, не так уж я никчемен… Значит, достоин жить с ней рядом и смогу радовать ее, воистину обремененную более чем удивительными способностями, умениями и родственниками…»
Маймуна не могла не порадоваться этим словам своего будущего зятя. Ибо мальчик-то оказался совсем не прост. Кроме умной головы и завидной внешности, ему, оказывается, дано было и мудрое сердце вкупе с недюжинным мужеством.
«Да будет так, мой мудрый зять… А теперь выслушаем же моего супруга…»
– О моя громогласная дочь, – начал Дахнаш. – О моя мудрая супруга, о мой ученик. Стыд гложет меня. Ибо я не смог сдержаться. Но этого мало – я возомнил, что могу принимать решения за всех, как это делают дети рода человеческого.
«Я не верю своим ушам…»
– …Но еще более стыд гложет меня из-за того, что я оказался во многом глупее, чем даже самый обычный кузнец из любой заброшенной деревни: я, не слушая своих любимых жены и дочери, возомнил, что управляю их жизнями, будто они подобны куску металла в моей кузне. Что я имею право распоряжаться судьбой самых дорогих для меня людей без их ведома. Более того, что, распоряжаясь, я могу не слушать их желаний так, словно они куклы или домашние любимцы. И нет за это мне прощения.
Маймуна понимала, что это лишь начало длинной речи. «Да что же это такое! Почему сейчас, когда настал самый прекрасный день для любого родителя, когда дитя избрало себе любимого, когда готово поделиться радостью с родителями, я должна, подобно суровому лазутчику, взвешивать каждое слово этих неразумных!..»
– Прости меня, моя супруга! Прости меня и ты, моя выросшая дочь. Пусть ваше с Синдбадом счастье длится столь же бесконечно, как наше с твоей мудрой матушкой!..
Синдбад громко и облегченно вздохнул.
– Об одном лишь прошу я, никчемный. Не приглашайте имама для совершения свадебного обряда. Не опускайтесь до того, чтобы просить помощи у Бога, в каком бы из обличий он ни выступал.
– И да будет так! – с заметным облегчением проговорила Маймуна.
Грозовая туча, еще мгновение назад висевшая над домом, превратилась в легчайшее облачко, незримо растаявшее в бездонной вышине небес. В первый раз за бесконечно долгие годы Маймуна поняла, что значит выражение «словно камень упал с души».
Радостной улыбкой расцвело и лицо Синдбада. Ведь теперь он перестал быть просителем, а стал нареченным женихом. И, что гораздо важнее, обзавелся другом в лице будущей тещи – везение, которое весьма редко выпадает на долю молодого мужа.
– Но, дочь моя, эти «проклятые железяки» тебе все же придется забрать! – пробормотал вконец обессилевший Дахнаш.
Амаль засмеялась:
– Я сделаю это с превеликим удовольствием, батюшка! Это такая красота!..
Свиток одиннадцатый
– И да сохранит эту семью Аллах всесильный и всевидящий во всякий день и во всякую ночь!
Имам поспешно захлопнул книгу. Быть может, старость брала свое, быть может, проводить свадебный обряд в кузне он считал ниже своего достоинства… Как бы то ни было, теперь эти двое уже женаты и больше ему здесь, в стенах, по которым мечутся красные отсветы горна, делать нечего.
– Сын мой, запись будет сделана в главной городской книге завтра в полдень! И да пребудет с вами, дети, милость повелителя всех правоверных!
Старик засеменил прочь, решительно отказавшись от угощения. Более того, он не обратил внимания и на то, что обычно ясные небеса затянуты тяжелыми свинцовыми тучами, которые грозят невиданной бурей всякому, кто осмелится выйти на улицу.
– Жена, моя жена… – едва слышно и очень нежно проговорил Синдбад.
– Муж, мой прекрасный муж, – ответила Амаль.
Не было в мире слов, чтобы выразить бурю чувств, которая поглотила сейчас души новобрачных. И потому они не обратили никакого внимания на непонятный звук, который заполнил всю кузню на краткий миг – словно огромный шмель попытался вылететь из собственной плоти. Низкий гул завибрировал и затих, будто предупреждая неразумных детей о бесповоротности решений судьбы.
К счастью, эти двое, наконец обретшие свою вторую половинку, ни о чем не тревожились – они впервые остались одни, и дождь беспокоил их меньше всего.
Амаль больше всего волновалась из-за того, что ее неловкость и неопытность могут помешать ей. Синдбаду же было довольно одной ее улыбки: он желал ее и знал, что она горит не меньшей страстью.
Тишина и шум дождя за окном сделали свое дело – сейчас во всем мире их осталось лишь двое. Они принадлежали друг другу, и одно лишь предвкушение соединяло их неразрывно.
«Она самая прекрасная, самая желанная, самая удивительная на свете девушка! – подумал он, любуясь ее сильным телом, лишь угадывающимся под хиджабом. – Как бы я хотел, чтобы она позволила мне поцеловать себя… О Аллах милосердный, я мечтаю о ней, но боюсь спугнуть ее, будто дикую серну! Как же мне быть?»
И в этот момент она, должно быть, почувствовав его горящий взгляд, отложила пирожок и каким-то новым, оценивающим, невероятно страстным взглядом окинула юношу, стоящего у окна. Он понял, пора пришла и дальше откладывать просто глупо, подошел к ней и склонился к ее устам, запечатлев первый, горячий и страстный поцелуй.
Едва слышный вздох вырвался из груди девушки, но губы уже искали новых поцелуев. Из пугливого зверька она в единый миг превратилась в страстную, жаждущую любви женщину.
– Я так долго ждала тебя, мой любимый, мой единственный, мой…
Но более она не смогла сказать ни единого слова – он наконец поверил своему счастью и наслаждался теперь необыкновенными поцелуями – первыми, но жаждущими, невинными, но страстными, робкими, но дарящими наслаждение.
