– Пошли, дорогой, – механически произнесла Ирена, чтобы как-то задобрить его, и взяла его под руку.
– Хочешь потанцевать?
– Нет, только пройдемся, – произнесла она, и ни с того ни с сего на нее всей тяжестью навалилась пустота – черная как смола. Ирена вела его под руку, этого человека по имени Роберт Гиллман, с которым связана теми же условными узами публичного ложа и стола, как и все глупые рожающие женщины, и весь мир на нее точно так же смотрел, кроме Сэма, сумасбродного милашки, и ничего с этим не поделаешь, потому что невозможно ни вырваться из этого мира, ни возвратиться в счастливые давние времена. Если бы, по крайней мере, она могла его любить так, как он ее. Но она его не любила. Иногда с ним было приятно, это правда. Но любовью это никогда не было, она знала – как и то, что уже вообще не способна любить, ибо чувствовала себя старой, а любовь – дело молодости, и только свою собственную молодость она могла еще сентиментально любить.
Дочь помещика прекрасно поняла, что не усталость, а любопытство вынудили Ирену Гиллманову отказать доктору Гавелу, который приглашал ее на танец, и подсесть к ней на диванчик. В фойе, перед открытием бала, она чувствовала к Гиллманке только ненависть. Но минуту назад в искусную ловушку угодил ее ласковый муж, а сейчас ей страшно захотелось поймать в какую-нибудь петлю и эту явно блудливую красотку.
Пока Гиллманка с притворным интересом рассматривала мельтешащую в галерее публику, она, насквозь ее видя, с любопытством ждала, когда Ирена примется ее расспрашивать. Конечно же, ей хочется узнать побольше о семье своего любовника, иначе зачем было подсаживаться. Она вовсе не выглядит хрупкой дамочкой; хотя, искоса глядя на нее из-под опущенных век, Иржина вынуждена была признать, что она красива. Не так, конечно, как прекраснейшая из всех – Нора; кожа грубовата, почти как у статуи из песчаника в тополов-ском замке, но это ее не портит, да и не может испортить, раз уж все за ней бегают. Это, конечно, не Нора, но все же – чопорная красавица в черном платье; да, красивая, ничего не скажешь.
– Кто это, вы не знаете? – Она посмотрела на Иржину своими зелеными глазами ящерки.
– Вы о ком? – спросила Иржина и посмотрела на толпу.
– Вон та в красном платье, с острым вырезом на спине.
Подворачивается оказия, решила помещичья дочь: Гиллманка сама лезет в ловушку.
– Та вон брюнетка?
– Да.
– Это Рената Майерова. – Она неторопливо расправила кончиками пальцев складку на платье. – Ее отец – какая-то шишка в Коммерческом банке, а дед – профессор Майер.
– Этот хирург?
– Да. Красивая женщина, правда?
– Угу, – кивнула Гиллманка. Глаза Иржины следовали за красавицей в превосходно сшитом красном платье, о которой она столько знала; все на этой женщине сидело идеально, разве подправить чуть-чуть. В душе Иржина улыбалась: ведь Гиллманка не знает, что ей все известно, она многого не знает, эта знаменитая Ирена Гиллманова. А кто, собственно, она такая? Никто. Живет в маленьком домике в Либне; ее никчемный коммунистический муж, которого собственный отец лишил наследства, перебрался в их дом, ибо жить самостоятельно им было негде; отец ее – жестянщик или что-то вроде, а дед сажал картошку у какого-то помещика. Вот вам и вся эта пресловутая Ирена Гиллманова! Иржина мимоходом снова вспомнила Тополов, Задворжи, миниатюрные портреты своих деда и прадеда над письменным столом отца в большой комнате, вспомнила о тех двухстах пятидесяти гектарах, окруженных аллеей, фазанником и мглистым лесом, наследуемых из поколения в поколение, пока послевоенная земельная реформа не выгнала их семью на жалкое тридцатигектарное хозяйство в Радлицах. Вспомнила она, хотя и без любви, Сэмову родню, тесно связанную со строительством новых кварталов, давших Праге эпитет «стобашенная», – тут в ней вспыхнула злость на Сэма. Ведь тут почти мезальянс – сходить с ума по этой вот женщине, наплевав на Ренату. Но сейчас мы тебя поставим на место, Семочка, подумала она, воплощаясь в многоопытную болтунью-сплетницу.
– Я ее очень хорошо знаю, – начала она.
– Да?
– Да. Она часто приходила к Гелленам. Когда у Сэма день рождения или вечеринка, да и просто так. И к нам она ходит, когда у меня именины.
– Так это ваша родственница?
– Нет. – Иржина всматривалась в зал, где Рената Майерова пыталась скрыть, как она способна рыдать. – Нет, не родственница, хотя могла бы стать, – произнесла она с намеком. Перед ее внутренним взором предстала Рената в голубом платье, с брошью из старинного золота, в беседке их сада на исходе дня, в тот момент, когда Семочка сказал ей «нет»; она сама это слышала: был ее день рождения, в беседке играл граммофон, девушки и молодые люди из их родни бродили по кустам в саду… Сейчас глаза Гиллманки вопросительно ткнулись в нее:
– Могла бы стать?
– Могла. Но не захотела.
– И кто же ее хотел взять? – Гиллманша прищурилась с наигранным любопытством. Дочь хозяина поместья сладко улыбнулась, склонила голову к плечу и произнесла:
– Сэм.
Потом резко глянула в зеленые глаза этой женщины-вампа. Ей показалось, что лицо Гиллманки словно дернуло током, но потом оно снова стало бесстрастным.
– Сэм? И когда же это было?
– Минуточку… – Помещичья дочь приложила палец к нижней губе; ей казалось, что лицо этой статуи из песчаника слегка потемнело от прихлынувшего румянца. И нужно было придумать что-то такое, чтобы посильнее ударить по интрижке Гиллманки с кузеном. – Пожалуй… на позапрошлых каникулах. Кажется, тогда все и кончилось.
– В сорок седьмом?
– Кажется, да. Точно! За год до февраля. Если бы вы знали, – заговорила она тоном опытной сплетницы, – как наш Сэмми ее любил!
– Да? – как-то легкомысленно отозвалась Гиллманка. – И как долго?
– Думаю, долго, – ответила помещичья дочь, наморщив брови.
– Вот как?
– Но вы только ничего не говорите Сэму. Он не любит об этом вспоминать.
– Разумеется. Так говорите же!
– Ну… – Дочь помещика оглянулась по сторонам, не подслушивают ли их. – Ничего в этом особенного. Просто Сэм в нее был… ну… пипапо.
– Что-что?
– Пипапо.
– Ну и словечко!
– Вы никогда его не слышали? Так говорят ребята из «Денисяка».
– Денисяка?
– Так называют «Институт Дени», понимаете? – А про себя презрительно подумала: «Тоже мне, дама! Не слышать о Денисяке?» Вслух же продолжала: – Он всюду за ней волочился. Как тень.
– А что она?
– Она и слышать о нем не хотела. У ней был кто-то из Международного Красного Креста. Швейцарец какой-то.
– Так у Сэма, значит, была сильная конкуренция.
