Среди претендентов — мужчина с моложавым профилем. Он вступил в единоборство с человеком демонической внешности, судя по всему, готовым отдать за книгу любые деньги, что в конце концов и делает. Когда победивший полчаса спустя покидает аукцион, за ним, как выяснилось позже в ходе следствия, направляется и его соперник из зала. Покупателя зовут Г.А. Боленк, он изучает среду обитания демонов, проживает в Айхштетге. Позже он в бессознательном состоянии был обнаружен в каком-то парке. Неизвестный преступник нанес ему удар по голове. Тяжелое сотрясение мозга. Диагноз поставлен в травматологическом отделении городской больницы. (Но это ведь не убийство. Райнхольд куда цивилизованнее Тиниуса обходился с молотком. Поступь цивилизации. Род человеческий в этом отношении развивается неустанно. А вы иного мнения?) Книга автора по имени Тиниус принадлежала господину профессору-демонологу целых 36 минут. А теперь она в компании других книг того же автора очутилась в плохо проветриваемой квартирке, Амалиенштрассе, 62. Оставались еще две книги.
Картина 3
В просторной квартире в первом этаже в Айхштетте под картиной Шардена некая дама попивает чай. Сцена в точности повторяет чаепитие на полотне. В тот момент, когда хозяйка собралась положить ложку на блюдце, ее невестка объявляет о приходе гостя. Пришедший представляется издателем книг почитаемого и уважаемого господина профессора, к сожалению, три дня назад при весьма загадочных обстоятельствах ставшего жертвой разбойного нападения. И сейчас, как на беду, застопорился новый, без пяти минут завершенный демонологический проект о Тиниусе, уважаемый супруг наверняка ввел в курс дела хозяйку дома. И если бы многоуважаемый профессор получил бы возможность взять в руки сигнальный экземпляр книги с его фамилией на титульном листе, это, несомненно, способствовало бы его выздоровлению. Вот если бы глубокоуважаемая супруга господина профессора была бы так любезна предоставить во временное пользование издательства досье и две книги автора по фамилии Тиниус, крайне необходимых для перепечатки. Речь идет о двух ранее явно недооцененных исследователями работах: «Библейское толкование доказательства Бреннеке: Иисус по воскрешении прожил на земле еще 27 лет», по возможности, первое издание, изд-во «Цайтц», 1820 год, в крайнем случае сгодилось бы и второе, Баутцен, 1845 год, и: «Шесть важных предзнаменований великого изменения мира, определимых по Земле и Солнцу», год издания 1837. Если можно так выразиться, книга о грядущих земных переменах.
Растроганная и вдохновленная замыслом, фрау Боленк бросается в библиотеку профессора на поиски указанных книг, естественно, при самой искренней и активной поддержке г-на издателя (кстати сказать, отсутствие г-на профессора было использовано для проведения в его библиотеке генеральной уборки); книги, разумеется, находятся, причем не где-нибудь, а на письменном столе трагически занемогшего демонолога. Готовая прослезиться от умиления жена вручает их издателю вкупе с небольшим досье. Тот, в самых теплых словах выразив свою признательность, удаляется, причем прежде чем фрау профессорше пришло в голову осведомиться у него об адресе проживания.
Теперь книжное собрание Райнхольда укомплектовано полностью. Все пять публикаций магистра красуются на новенькой, специально для них приобретенной книжной полке, пространственно отграниченные от остальных книг. Они — центр мироздания его библиотеки. Райнхольд утопает в плетеном кресле напротив. Он сосредоточенно потирает лоб, где выступила сыпь — аллергия на сегодняшний грим и клей. Берет лежащий на кровати молоточек с короткой рукоятью и слегка постукивает себя под коленом — проверяет рефлекс. Рефлекс безупречен. Фальк Райнхольд в полном психическом здравии. (Вы не находите? Ну, признайтесь же!)
Стромат седьмой
Театральное искусство и история
Предлагают ли книги роли для исполнения? Идентификационные преимущества? Могут ли они убрать весь этот моральный мусор? И если да, то какие книги? Посмотрим:
«Посему Царство Небесное подобно царю, который захотел сосчитаться с рабами своими; когда начал он считаться, приведен был к нему некто, который должен был ему десять тысяч талантов; а как он не имел, чем заплатить, то государь его приказал продать его, и жену его, и детей, и все, что он имел, и заплатить; тогда раб тот пал, и, кланяясь ему, говорил: государь! потерпи на мне, и все тебе заплачу. Государь, умилосердившись над рабом тем, отпустил его и долг простил ему.
Раб же тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Тогда товарищ его пал к ногам его, умолял его и говорил: потерпи на мне, и все отдам тебе. Но тот не захотел, а пошел и посадил его в темницу, пока не отдаст долга. Товарищи его, видев происшедшее, очень огорчились и, придя, рассказали государю своему все бывшее. Тогда государь его призывает его и говорит: злой раб! весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя? И, разгневавшись, государь его отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга».
«По своей форме, ритму, тональности книга эта из незапамятных времен. Это так, и читатель наших дней, сегодняшний читатель, притча за притчей прочитывающий в Библии, как ни в какой другой книге, историю собственной жизни, находит ее там, осмысливает и переосмысливает ее. Читатель — трагикомический герой всех библейских историй».
А разве не верно подметил один из древних, что трагедии совершают «посредством сострадания и страха очищение…»? Как обстоит дело с этим скромным моральным целеуказанием?
Не становится ли оно исходным для некоего наказа писателю переносить в современность вековечные драмы, подавая их в новых формах? Писатель и читатель, обращающие в произведение искусства свою способность читать? Как вам такое?
«Из детей вырастают люди, из девиц — невесты, а из читателей рождаются писатели. Отсюда большинство книг есть подлинный слепок способностей и склонностей, востребованных в процессе чтения и необходимых для него».
«Вергилий читает Гомера, как никакой критик извне. „Божественная комедия“ снова есть заимствование „Энеиды“, технически и духовно настолько „сведущее“, настолько „истинное“ — в самых различных и интерактивных значениях этих слов, — как никакой другой внешний комментарий из уст не поэта. Изображаемая в „Потерянном рае“ Мильтона, в эпико-сатирических произведениях Александра Попа, в устремленном против течения паломничестве „Кантоса“ Эзры Паунда, явно заимствованная у Гомера, Вергилия и Данте или ими вдохновленная действительность есть „реальная действительность“, активная критика. Все поэты один за другим демонстрируют формальные и существенные достижения своего предшественника (своих предшественников) в ярком свете собственных намерений, собственных языковых и композиционных источников. Их собственная практика подвергает истины предшественников самой тщательной проверке и оценке. Части „Илиады“ и „Одиссеи“, отвергнутые, измененные „Энеидой“ или попросту не вошедшие в нее, как критика столь же поучительны и ярки, как и то, что включено в текст на правах вариаций, имитаций и адаптаций. Постепенная развязка, которая представлена паломником в финале „Чистилища“ Данте своему учителю и предводителю, исправления „Энеиды“, предпринятые в „Чистилище“ при помощи цитат и ссылок на нее, составляют обстоятельнейшее критическое восприятие».
