Она уставилась на доску, пряча свой испуг:
— Понятия не имею. Он мне оставил записку. Говорит, уезжает на несколько дней. Больше я ничего не знаю.
— Как вы с ним познакомились?
Допрос возобновился с того места, на котором прервался. Властный тон Росетти выводил ее из себя. У Клер было впечатление, что он держит ее на весу над пропастью и в его власти поступить с ней как ему будет угодно.
— Очень просто. Возле почтовых ящиков. Как с вами.
— Что вы в нем нашли?
От изумления Клер чуть рот не разинула:
— Что значит — что я в нем нашла? С какой стати вам это знать? Почему вы им интересуетесь?
— Я интересуюсь не им, а вами.
— Мной?!
Он как-то незаметно приблизился к самому ее лицу. Совершенно подавленная, Клер поняла, что отдала себя во власть какому-то проходимцу.
— Да, вами. Вы — уникум.
Он обежал взглядом комнату, останавливаясь на безделушках и картинных рамках. На губах его играла странная улыбка.
Затем Росетти провел руками по лицу, словно разглаживая смятый лист бумаги.
— Между мной и Ишидой, — заговорила Клер, — ничего нет. Мы просто друзья, вот и все. Он образованный человек, а мне нравятся умные люди. А вот вам лучше бы быть повнимательнее.
Он запоздало вернулся к игре:
— Поздно! Я ее беру!
Она добавила взятую фигуру к трем-четырем, побитым раньше. Ее уже мутило от этой шахматной партии, от этого сидящего напротив нее чужого человека — если бы можно было дунуть, чтобы он испарился, она охотно это сделала бы! Ее ждала работа, ее ждала ее скука, которую надо осторожно гладить по шерстке, недочитанная книга — восхитительная книга о тени в Стране восходящего солнца. Выпитый кофе камнем оседал в желудке, в виске забилась подступающая мигрень. «Пшел вон!» — пробормотала она мысленно, а вслух резко сказала:
— У вас завтра есть занятия?
— Нет. Принимаю экзамены в Париже.
— Ну и как ученики, все так же жульничают? Пишут шпаргалки — весь учебник на клочке бумажки? Рисуют татуировки из формул на руках? Прячут словари в туалете?
— Только не со мной.
Она встала и приоткрыла окно. Во дворе царила восхитительная тишина.
— Что-то жарко стало. И играть мне надоело. Я и не умею, и мы не играем, а разговариваем.
— Вот и хорошо. — Росетти собрал фигуры и слишком резко захлопнул коробку.
— Вы женаты? — Клер задала этот вопрос, не дав себе времени подумать.
— Я в разводе.
— А дети есть?
— Один. Жена живет в провинции. Мы редко видимся.
— У учителей длинный отпуск. — Прислонившись к окну, Клер спиной чувствовала задувающий с улицы мягкий вечерний ветерок.
— Дело не в отпуске. У моей жены кто-то есть. Это все довольно сложно.
Теперь инициативу допроса перехватила Клер. Она собиралась хорошенько выпотрошить его, пока он не убрался восвояси. Но он уже поднимался.
— Кто из вас кого бросил? Вы ее или она вас?
— Оба, — ответил он.
Он стоял посреди гостиной, которая от его присутствия сразу скукожилась, и в упор смотрел на Клер, тоже почувствовавшую себя маленькой.
— А вы?
Этот взгляд. Клер он нравился. Она даже подумала, что в этом мужчине есть отдельные привлекательные фрагменты: руки, голос, безнадежность, время от времени вырывавшаяся на поверхность и застилавшая его глаза бледной пеленой. Еще она подумала, что он вполне мог бы коснуться ее, потому что эти вещи всегда именно так и происходят, ни с того ни с сего, в смысле — между мужчиной и женщиной. Остатки животного начала. Но он не шелохнулся. Просто стоял и смотрел на нее.
— О, я! У меня тоже кто-то был. Несколько лет. — Она внимательно изучала жирные листы домашнего растения, чудом не загнувшегося у нее в квартире. — Аристократ. Да, именно так — лучше не скажешь. Человек, который одновременно и хотел и не хотел.
Она никогда никому не рассказывала о нем. Даже Ишиде. Даже Луизе, которая видела его несколько раз. Почему она заговорила о нем с Росетти? Наверное, и ее, как и месье Лебовица, посетило то же предчувствие, то же смутное впечатление, что этому типу суждено сыграть в ее жизни только случайную роль. История с человеком, которого она сравнивала с ангелом, давно превратилась в воспаленную болезненную рану, не поддающуюся лечению. Но это было все, что у нее от него осталось, если не считать двух-трех писем, даже не подписанных.
— И что же произошло?
— Я не люблю принуждать людей к чему бы то ни было. Я все ждала, что он наконец решится. Кончилось тем, что он ушел.
— Вы знаете, что он делает сейчас?
— Нет, — ответила Клер со вздохом и двинулась к входной двери.
Он потянулся за ней:
— А потом?
Клер устала и ответила совсем не так, как следовало бы:
— Да ничего выдающегося. Встречаюсь изредка кое с кем. — Она подняла глаза к потолку: — У вас телефон звонит.
Росетти сунул руку в карман и только тут обнаружил, что не взял с собой мобильник. Она открыла дверь.
— Вы что, слышите, как звонит мой телефон? — спросил он, старательно пряча удивление.
— Конечно. Он уже некоторое время надрывается.
Эти ее слова привели Росетти в ярость, и на сей раз он и не подумал ее скрывать.
— Я неплохо играю в рами, — примирительно сказала Клер. — И еще в уно[14]. Практикуюсь с соседской девочкой. А вот кони и прочая рать навевают на меня смертельную скуку…
— Не надо держать меня за дурака! И вообще — поостерегитесь. Вне своей территории вы не такая уж крупная птица.
— Разве не все мы такие? — с некоторой надменностью в голосе произнесла Клер. Несмотря ни на что, она не хотела с ним ссориться.
Но Росетти не оставил ей времени углубиться в тему. Он уже мчался по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, в надежде успеть к телефону.
Клер рассматривала себя в зеркале ванной комнаты. Водилась за ней такая привычка — замереть в неподвижности и подолгу разглядывать себя. И как при бесконечном повторении одного и того же слова перестаешь понимать его смысл, постепенно ее собственное лицо теряло идентичность и становилось для нее неузнаваемым. Тогда она принималась его изучать. В какие-то дни оно ей нравилось, в другие — нет. Сегодня она смотрела на себя глазами Росетти. Конечно, она бы предпочла быть увиденной Ишидой — тогда ре черты выглядели бы мягче, а взгляд — не таким безумным. У нее за спиной висела влажная одежда, на фоне пожелтевшего кафеля казавшаяся закаменевшей. Клер заплакала. Она долго плакала перед своим отражением, послушно воспроизводившим красные пятна на щеках, затуманенный взгляд и рвущуюся из него боль. Ей было плохо. Ей не хватало Ишиды. Слезы, как всегда у нее, кончились внезапно. Приступ тоски пронесся, бурный и короткий, как летняя гроза. Она вытерла лицо, посмотрела на себя в последний раз, натянула пижаму и отправилась спать. От минувшей минуты не осталось ничего. Так уж она была устроена.
