— Это из-за ее подруги Соланж, — успокаиваю я маму.
Но мама не успокаивается. Она встревожена, это видно. Ей не терпится попасть домой. Она боится, что Коринне не понравится новая комната.
— Вот увидишь, ты не пожалеешь, что провела месяц в лагере, — обещала она ей.
Это серьезное обещание. Комната просто обязана быть замечательной. Лагерь у Коринны «стоит поперек горла» — так она сама сказала, хоть и жить не может без Соланж.
— Ты похудела, Жожо.
— Я месяц ничего не ела.
У младшей лагерь стоит поперек желудка, и она тоже сообщает об этом маме.
Да уж, по дороге к нашей новой комнате ничего утешительного мама не услышит. Мы приближаемся к цели, и ее тревога растет. Мы идем все быстрее и быстрее. Так я и думала: весь месяц в лагере мои сестры еле ноги передвигали, зато на подходе к дому рванули вверх по склону, как спринтеры. Удастся ли проштрафившейся маме доказать свою правоту?
Открывается дверь. Мама через силу улыбается. Еще ключ не вынут из замочной скважины, как мы с Жоржеттой кидаемся в комнату. И замираем, разинув рты: вот красота-то! Мама, волнуясь, не сводит с нас глаз. Мы улыбаемся так, что челюсти болят. Перегородка теперь выше. У нас как бы настоящая отдельная комната. Света стало меньше, зато появилось вьющееся растение.
— У нас росло такое в лагере, на нем было полно мошек!
Я сразу жалею о своих словах, увидев, как застыло мамино лицо.
— Мы подумали, пусть будет немного зелени.
Белые обои в крошечных голубых цветочках — прелесть.
— И немного голубени тоже! — говорит Жоржетта.
Лицо мамы похоже на калейдоскоп.
— Тебе не нравится?
Она решила, что Жоржетта смеется над ней.
Жоржетта поворачивается, сияя такой улыбкой, что мама все понимает: моей сестре нравится, очень-очень нравится, просто ужасно нравится. Мамино лицо постепенно приобретает нормальный вид. Она еще раз по очереди смотрит на нас и с облегчением выдыхает. Я тоже стараюсь улыбаться как можно убедительнее. Мы стоим перед мамой, до отказа растянув рты. Мы любим-любимобожаем новые обои. Вид у мамы почти довольный. С двумя младшими «порядок».
— Ну что? Жалеете, что в лагерь поехали? — весело спрашивает она.
Мы не отвечаем. Мы поняли: она обращается к Коринне. Мама не уверена, что даже за чудесную комнату старшая простит ей лагерь.
Коринна не сказала ни словечка, с тех пор как юркнула на свою половину. За новой перегородкой с рамой наверху и вьющимся растением ее вообще не видно, даже когда она стоит.
Коринна высовывается из-за зелени. Все так же молча идет осматривать наши владения. Она не выскажется, пока не убедится, что и сестрам будет хорошо.
Мы с Жоржеттой скачем по комнате с растянутыми ртами.
— Смотри, как здорово, Коринна!
Да! Да! Мы визжим от восторга! Выскажись наконец! У нас уже разболелись щеки, дай нам расслабить лицевые мышцы! Ну, колись!
Пора нам своими силами ускорить примирение. Мы заходим за перегородку. У Коринны замечательная комната, большая, светлая!
— Коринна! У тебя комната совсем как у Гиаацинты! — говорит ей Жоржетта.
Коринна робко улыбается, ей чуточку неловко от таких привилегий.
Мама не станет «делить шкуру неубитого медведя»: начало положено, но праздновать победу еще рано.
— А ваш письменный стол сделали по моему рисунку.
Она «кует железо, пока горячо». Нас зовут обратно на нашу территорию. Мы возвращаем за перегородку онемевшие от улыбки рты.
Сделанный на заказ письменный стол занял все свободное место. Только узенький проход остался между ним и двухэтажной кроватью.
— Чур, я на этой стороне!
Я кидаюсь в проход, к левому краю стола. Дело важное, поэтому улыбаться можно уже не так старательно.
— А я на этой!
Жоржетта тоже немного расслабила нижнюю половину лица.
— Вот досюда мое место! — черчу я пальцем границу на столе.
— А мое досюда! — палец Жоржетты сталкивается с моим.
Большущая доска, фанерная, но покрытая лаком, лежит на таких же лакированных дощечках. И фанерные дверцы тоже лакированные. И выдвижные ящики лакированные! Я пытаюсь открыть свой. О-ох… Что-то трудно. Может, двумя руками попробовать? А если ногой помочь? Я упираюсь в стол ногой и тяну на себя ящик. Никак… Не выдвигается, и все тут…
Жоржетта оборачивается к маме. Что за дела?
— Он натрет внутри воском, и будет ездить как по маслу.
Вот как? Стол еще не доделан… Жожо это не нравится. Все равно что подарили игрушку на Новый год, а она не работает, потому что забыли вставить батарейки. Подарок без батареек — плохой подарок.
Но складочка между бровями Жоржетты все-таки разглаживается.
— А посмотри, какой тут шкафчик большой!
Она открыла дверцу в тумбе стола.
— Сюда будете убирать ваши портфели, словари…
— Ага! Класс!
Я открываю такую же дверцу на своей стороне.
— Bay!
Жоржетта хлопает дверцей своего шкафчика. Не закрывается…
Сестра снова оборачивается к маме. Что за дела?
— Петли слабоваты.
Чтобы закрыть дверцу, ее надо приподнять. Нет, это уже ни в какие ворота, подарок без батареек, без аксессуаров… без инструкции по использованию. Совсем плохой подарок. Никуда не годится.
Я закрываю свой шкафчик. То же самое. Дверца висит криво. Я не решаюсь взглянуть ни на Жоржетту, ни на маму.
— Он поставит другие петли, и все будет в порядке.
Тот, кто сделал стол, не очень-то утруждался. И пусть не ждет, что перед ним рассыплются в благодарностях за такую халтуру! Мама ему так и скажет, это точно.
Из-за перегородки мы вдруг слышим голос Коринны.
— Кто это — «он»?
А и правда… Кто это?
«Он» — всегда это был тот, о ком в нашем доме не говорят.
Мама проглотила жгучий перец, ни дать ни взять. Она вся красная, и во рту, наверное, горит, даже полыхает, так ей трудно ответить. Из-за ползучих зарослей выныривает командир нашего батальона. С очень строгим лицом. Быстрый взгляд в сторону младших сестер: тревога.
Вопрос ясен, переформулировки не будет. Ответ? Рядовой опять смотрит настороженно. Младшая встала рядом с командиршей.
Молчание.
Народ, сомкнув ряды, ждет объяснения властей.
Из маминой комнаты в конце коридора слышится тихий шорох. Там кто-то ходит?
На лице командирши теперь написано неодобрение. Ей страшно? Ну что — и мне примкнуть к рядам?
