Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
В бытность свою в Молдавии я был дружен с главным виноделом «Молдвинпрома» Рафаилом Хачатуряном. Так вот, однажды друг мой, расслабившись, выдал профессиональный секрет:
— Запомни: стопроцентной «Изабеллы» не ищи, не трать время. Это все равно, что — он сделал длинную паузу, — все равно, что дышать одним кислородом.
На что я ответил:
— Да, это вредно, но так хорошо!
Двадцатилетней давности притчу я повторил своему новому другу. Емельянов лучисто улыбнулся:
— На сей раз вам, кажется, повезло.
— Неужели чистая?
— Чище быть не может. Мама делала для своих. На особый случай. На свадьбу внучки или на появление долгожданного младенца. Я сказал маме, куда еду. Она отлила из заветной бочки. Потому все вопросы к ней.
Едва пригубив пурпурного цвета влагу, я понял, что такое пить в жизни этой еще не приходилось. Истинно божественный нектар в сочетании с библейской амброзией. Долго держал во рту глоток, жаль было расставаться. И когда все же проглотил вспомнил афоризм Мишеля Монтеня: «Если вижу на тарелке что-то особенно вкусное, хочется иметь шею лебедя, чтобы продлить удовольствие процесса поглощения». Хотя и короткошеий, все равно испытал ни с чем несравнимое блаженство.
Когда пьют доброе вино, и разговор идет под него соответствующий. Не тот пьяный треп, о котором на следующее утро уже забываешь. Обычно помнится что? Сколько и чего было выпито. Да и то смутно.
Между чарками я узнал: родители Владимира — крестьяне кабы не в сотом поколении. Мама — молдаванка из села Копанки (на правом берегу), работала в знаменитом совхозе (одно название чего стоит!) «Фруктовый Донбасс». Отец трудился в садоводческой бригаде. В жилах Владимира перемешалась молдавскорусская кровь. Но ежели заглянуть в далекое прошлое, один прадед был хохол, другой белорус. В их роду была и полька, и литовка. Даже швед затесался. Не обошлось и без цыганки.
— Я чувствую себя ходячим интернационалом, — весело молвил виночерпий и снова потянулся к плетеной бутылке. — Так за что же пьем?
Требовался тост. Вспомнилась недавняя поездка на Черниговшину, в город Новгород— Северский. В ту осень здесь состоялось великое свято — открытие мемориала в честь героев «Слова о полку Игореве». Праздник удался на славу, несмотря на то, что в воздухе носился смертоносный угар от курящейся неподалеку Чернобыльской АЭС. Беда тогда была еще недостаточно осознанна, поэтому люди выражали свои патриотические чувства неподдельно искренне, с восторгом.
После торжественной части на вольном воздухе хозяева устроили для съехавшихся со всего Союза гостей широкое застолье. Как это на Украине умеют делать: шумно, с песнями, с танцами. В то же время звучали и речи, спитчи — возвышенные, глубокомысленные. Раздавались время от времени замысловатые и витиеватые тосты. Запали в душу слова, сказанные седовласым профессором истории Черниговского пединститута Михаилом Тимофеевичем Куцем. Он был уже в почтенном возрасте, обликом походил на классического запорожца. С годами не утратил ни живости ума, ни задора, ни хохлацкой жартливости. Словом, личность колоритная. И теперь Куц стоит у меня перед глазами, как живой. Держа на вытянутой руке чарку с горилкою, с пафосом тогда он молвил:
— У подножия памятника Игорю Святославовичу хочу, браты и сестры, вот что сказать. Чтобы наши дети и внуки грому б не боялись. И усю жизнь свою из украинской ковбасы сало украинское выковырювалы.
ДНЕСТРОВСКАЯ РАПСОДИЯ
В нашей маленькой компании повторил я профессорский тост.
Товарищ был в восторге:
— Ох, мудер же этот ваш Куц. Но и у меня, признаюсь, единоверец есть. Может, слыхали: Лазарев, тоже историк. Куца вашего повыше — академик. Между прочим, земляк, тираспольчанин. На ученых советах с Александром Александровичем я не сиживал, но как-то оказался в одной компании, как теперь с вами. Очень образованный товарищ: светило! Имел допуск к архивам германского рейха. В своих руках держал протоколы заседаний высших лиц немецкой военщины.
Я давно уже понял: Емельянов не только обаятельный товарищ, но и достаточно информированный. Люди разного интеллекта буквально к нему льнули, чувствуя личность незаурядную. Похоже, что и академик оказался в поле притяжения технаря средней руки.
В моих планах значилась встреча с Лазаревым, так что любая информация потом сгодилась бы.
— И о чем же у вас вышел спор? — закинул я совершенно невинный вопросец.
Емельянов вдруг почему-то набычился, стал похож на боксера, получившего встречный удар.
— Говоришь «спор», — перешел он наконец на «ты». — Он же загнал меня в угол и оглушил скользящим хуком: «Вова, — спросил меня академик, — ты любишь советскую власть?» Я смекнул: мне проверочка на вшивость. Однако виду не подал. Ответил как на духу: дескать, за эту самую власть готов любому гаду пасть порвать. Лазарев же продолжает: «Есть, дескать, дуроломы, желающие сдать теперешнюю власть в архив истории, взамен учредить строй более совершенный, западного образца». Тут уж я ответил открытым текстом: «Не на того напали. Ищите, говорю, себе напарников на Центральном рынке или на кафедре языкознания Кишиневского университета». Тут Лазарев встал в полный рост, я тоже поднялся. Вдруг он крепко-крепко сжал мою ладонь, будто молотобоец с кузнечного цеха.
Я отчетливо представил сцену.
— До кулаков, значит, не дошло?
— Кто знает. Он же меня зондировал.
— Приблизительно, когда это было?
— Дай бог памяти. Конец лета восемьдесят второго года, вскоре после ухода Брежнева. Жизнь была вполне нормальная, порядки казались незыблемыми. У большинства головы были заняты вопросами чисто бытовыми. Натуры одаренные, яркие, понятно, помышляли о высоком. И вот представьте: солидный товарищ, ученый всесоюзного полета заводит речь то ли о надвигающейся революции, то ли об угрозе вражеской оккупации. Не исключено, у Александра Александровича было предчувствие катастрофы.
— Или же имел достоверную информацию.
Над нашими головами пулями пролетели две птахи. На полной скорости спланировали на тонкую ветку, она даже не шелохнулась.
— Крохотули пеночки. Сами чуть поболе калибри, а голоса… Кажется, твоя душа поет.
— Признайся уж, пишешь стишки?
— Позывы были. В техникуме на соревновании кавээнщиков куплетики выдавал. Но муза вентиль вскоре перекрыла.
Молча наблюдали мы движение воды в реке. При полном штиле Днестр бурунился. Не иначе как Дубоссарское водохранилище освободилось от сверхнормативных запасов.
— В тот раз тоже было начало сентября. «Изабелла» жутко уродила. Ягоды — величиной с грецкий орех. А сок — такой густоты да сладкий — натуральный сироп.
Определенно душа Емельянова скроена была на крестьянский лад. Мог бы стать и механизатором широкого профиля, и толковым агрономом, даже директором совхоза садоводческого профиля. Но чувствовались и задатки селекционера. Возможно, осуществил бы мечту человечества: вывел голубую розу или создал фантастических злак — ветвистую пшеницу. Судьба подкорректировала алгоритм. В итоге технарь стал политиком. К нему люди тянутся, с ним не прочь сотрудничать верхи и низы. Даже седовласый жрец богини Клио доверил профессиональный секрет, впустил молодого человека в сердце.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
