То, что говорила ей ее мать, Татьяна не раз и сама себе говорила, но все оставалось как оно есть. Мать ее жалела, и они часто вместе, без слов, сидели вечерами пили чай, и мама иногда гладила ее по голове.
Однако сейчас Татьяна готова была эту мать убить.
— Вот так, да? — загудела она, пробираясь на кухню. — Я вот сейчас тебя поглажу… утюгом по башке. Сидишь на моей шее! Вот огребешь у меня…
Неожиданно мать встретила ее на пороге кухни со сковородой в одной руке и с ножом для рубки мяса в другой.
Татьяна в панике обернулась — на пороге стояла еще одна мать, такая же поганая, и показывала грязный кукиш, и вертела им, произнося нехорошие слова.
Кузя сидел на кровати и резал подушку ножичком, а другой Кузя в это время поливал у ее ног пол маслом из бутылки.
Два кота драли когтями ковер.
Татьяна взвыла и бросилась вон с криком: «Врача! Врача! В дурку меня положите! На помощь!»
Но по дороге она поскользнулась на пролитом масле и со всего маху грянулась головой об пол.
Тут же пришли люди, подняли ее, положили на носилки и отвезли в больницу. Там она быстро поправилась, ее навещали и мама, и Валера с сыном, никто ни о чем ее не спрашивал, а сама она временно потеряла дар речи.
А потом ее выписали, но родные что-то говорили, что сегодня все идут на концерт и надо идти и так далее.
Там был театр, Татьяна немного стеснялась своего вида, что слишком толстая и платье дешевое (мать сшила из каких-то уцененных отрепьев ей и себе).
Вдруг, прямо перед началом концерта, мать зачем-то встала, вышла из ряда и потопала вниз, на сцену.
— Че она? — спросила Татьяна мужа. Он пожал плечами. Кузя сказал:
— Бабушку сейчас будут награждать! За безупречное служение!
Выговорил все правильно, надо же!
— Видишь, — сказала Татьяна мужу, — какая у нас мама?
— Да уж, — усмехнулся Валера.
— Не то что твоя! Вообще не обращает! На Кузю совсем!
Валера только рукой махнул.
Когда бабушка добралась до сцены, вдруг открылся занавес, и все увидели стоящую за занавесом ракету. Рядом были накрыты богатые столы.
— Ракета?
— Ее будут отправлять на другую планету, — сказал каким-то взрослым голосом Кузя. — Но там такое время, что она уедет туда на сто лет, а вернется к нам прямо сейчас. Но она проживет лишних сто лет для себя. Это награда для Золушек.
Татьяна ничего не поняла.
Потом вдруг ракета осела, расползлась в талии, стала похожа на яйцо, треснула, оттуда покатили волны грязи.
Все повскакали с мест, Валера схватил парня на закорки и двинулся через толпу, но снизу тут раздался жуткий крик мамы:
— Валерик! Таня! Руку хоть подайте!
Они обернулись и увидели маму, стоящую внизу в грязи по колено, оплетенную какими-то черными лентами или (они шевелились) бесконечными змеями.
Вот одна лента вздыбилась, сделала петлю и стала дрожать у лица мамы, упруго примериваясь то одним боком, то другим, как живая.
Валерик шагнул уходить, но в этот момент завертелся на его плечах Кузя, завизжал «баба, баба!», стал ползти вниз и сполз как-то, и бросился вниз к бабушке, где вскипала черная грязь, полная змей.
— Мама, я иду! — закричала на бегу Татьяна, спускаясь, а мужу гневно сказала: — Лови Кузю, раз ничего больше не можешь!
— Тещу не выдам, хватай Кузю, — отвечал Валера, бросаясь вниз как русская ракета, как хоккеист на ледяном поле.
Татьяна догнала маленького Кузю, схватила его и потащила наверх, а Валера в это время выловил из грязи бабушку.
А тут и ракета взорвалась и все исчезло. Долго Татьяна отмывала в театральном туалете свою маму.
Валера исчез за дверью рядом. Потом они воссоединились и пошли домой. Отперли дверь, а в квартире, в черной жиже на полу, вертелись, вздымались и опадали черные живые веревки…
Семейка оказалась на улице и пошла в скверик. Во дворе было неудобно сидеть в таком грязном виде.
Татьяна опять стала плакать и проситься в дурдом, крича, что ей все показалось, что на самом деле мир это сон и ей все снится.
— Не хочу просыпаться, — твердила она как в горячке. — Дайте мне укол.
Пока она так плакала, ее семья сидела рядом на скамейке, а потом настала ночь, и все растворилось во тьме.
Татьяна очнулась, лежа у себя в квартире на полу, потому что в дверь стучали и звонили.
Она с трудом встала, открыла дверь.
Там стояли запыленные, грязные, как бомжи со свалки, мама и Валера. Мама причем с двумя мешками наперевес.
У стоящих в дверях были усталые, какие-то чумовые лица и круглые от изумления глаза.
Татьяна сказала:
— Мам, ты почему?.. Ты там? Как ты чувствуешь?
Ей никто не ответил. Пришедшие осторожно заглядывали в квартиру.
В доме зияла пустота. Ветерок из открытых, полусгоревших окон гулял, шевеля лохмотья обоев.
— Что смотрите? — спросила Татьяна. — Змей уже нет, проходите.
Они переглянулись, кивнули и вошли.
— От это да, — загудел Валерий. — Погуляла без нас.
— Не я погуляла, — тихо возразила Татьяна.
— Как ты похудела! — закричала мама.
— А ты как! А Валера!
— Кузи нет дома? — осторожно спросила бабушка.
— Слава те, нету, — ответила Татьяна и заплакала.
Бабушка поставила свои мешки на стол, единственное сухое место в доме, и сказала:
— Большой мешочек — это был Кузя.
Татьяна отвернулась и заплакала, затыкая себе рот рукой.
— А маленький? — из вежливости к больной старушке спросил Валера.
— Маленький — это был Мишка.
— Здорово. А они не разговаривают?
— Пока что нет, — ответила бабушка неуверенно.
— А что там внутри-то? — спросил опять зять. — Можно посмотреть?
— А песок. Песочек, — объяснила помертвевшая баба Лена. — И все.
Она тяжело опустилась на обгорелый диван. Зять взял в руки маленький мешок, развязал его своими могучими пальчищами, и вдруг в образовавшуюся горловину оттуда на волю вылезла усатая голова! И тут же стал выдираться сам Мишка (уши на всякий случай прижатые). Он выскочил и от радости начал делать плотные восьмерки вокруг ног бабушки! И обвивать ее хвостом! Не обращая внимания на мокрый пол.
— Вот, — заключил Валера самодовольно и стал развязывать следующий мешок.
Через две секунды они уже все обнимались, Кузя молчал, тыкался носом то в бабушку, то в маму, Татьяна плакала, а отец всех отодвинул и стал подбрасывать Кузю до грязного потолка.
