Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 148
Усердие не осталось незамеченным. Летом сорок второго Сергея приняли в партию, а в начале осени направили в Ленинград на ускоренные курсы политработников. Ну, тут, само собой, никак нельзя было ударить лицом в грязь. И по марксизму-ленинизму, и по военным предметам курсанту Беспалову всегда выставлялась одна оценка – «отлично».
Весной сорок третьего, к началу новой кампании, он был выпущен с курсов в звании младшего лейтенанта и назначен замполитом роты аэродромного обслуживания на островок в Финском заливе, где обосновалась маневренная база Балтфлота. Шла замена истребителей – вместо «ишачков» и «чаек», отлетавших свое, входили в строй Ла-5 – «лавочкины», машины с хорошей скоростью и сильным вооружением. Они и на островном аэродроме появились, и молодой замполит, как говорится, всю душу вкладывал в надлежащее обслуживание новых машин. А вверенный личный состав он воспитывал со строгостью и заботой, о лучших бойцах писал заметки в газету «Летчик Балтики». У него стиль был немного торжественный («…краснозвездные ястребки, – писал он, – мчались над свинцовыми водами залива…»), но идеологически правильный.
Осенью сорок четвертого года авиаполк перебазировался под Таллин, только что освобожденный войсками Ленфронта. А конец войны застал лейтенанта Беспалова в Южной Балтике, в портовом городе Кольберге (он же – польский Колобжег). Вот куда ястребки залетели.
Да, повезло Сергею. Всю войну отгрохал, не сгинул на погибельных островах, выжил в блокаду, и не покалечило его под бесчисленными бомбежками. Был он высокий, с развернутыми плечами, с густой коричневой шевелюрой, с мягкими рыжеватыми усами, отпущенными под конец войны. Такой ладный офицер, у начальства на хорошем счету, а значит – перспективный. В сорок шестом году ему присвоили старшего лейтенанта и назначили замполитом батальона аэродромного обслуживания. У него теперь – впервые в жизни! – была своя комната в военном городке на косе напротив Пиллау. В этом приземистом городе, ястребиным клювом нависшем над оконечностью косы, Сергей бывал часто: то по делам в штабе ВВС флота, то в редакции флотской газеты «Страж Балтики» (он писал заметки и очерки, и стиль у него оставался все таким же приподнятым), то – по субботам – в Доме офицеров.
Так прошло почти три года. За это время Пиллау переименовали в Балтийск, а нашего героя в сорок девятом произвели в капитаны. Весной того же года в Доме офицеров, поужинав с приятелем в ресторане, капитан Беспалов заглянул в зал, где гремела радиола. Кружились пары – черные тужурки и цветные платья. У стенки стояли две девушки. Сергей подошел и обратился к одной – пышноволосой и статной – с вежливыми словами:
Глава десятая
Баку. Ноябрь 1989 года
Я стояла в толпе у края фонтана и смотрела, как Самсон раздирал пасть льву. День был летний, солнце золотило мощные руки и икры Самсона, а лев рычал… или мне показалось это?.. Может, балует кто-то из толпы, подражая рычанию зверя? Я поглядела на ту сторону фонтана и вдруг увидела Ваню Мачихина. Он стоял там в своем мятом пиджачке среди женских цветастых платьев и, не мигая, смотрел на меня. Я замахала Ванечке, закричала и побежала к нему, а как добежишь, если он на другой стороне… а лев уже не рычал, а выл в могучих руках Самсона… Я бежала, бежала…
И проснулась. Сердце испуганно колотилось. За темным окном завывал норд.
Странно, что я, коренная бакинка, за целую-то жизнь не сумела привыкнуть к господствующему на Апшероне ветру. С детства не люблю норд, несущий в город тучи песка с нагорья. От него не было спасения даже за плотно закрытыми окнами – он ложился на мебель, на крашеный пол налетом мельчайшей пыли, – эти серые треугольники у каждого окна запомнились с детства.
Теперь на дворе ноябрь, пыли нет, но воет и свистит норд с не меньшей яростью, чем в давние годы. Ломится в окна, окропляя их потоками воды. Беспокойно мне от его волчьего завывания.
Мы пьем чай в кухне. За окном вой, дождь и темень. Мы едим творог моего изготовления, и Сережа рассказывает о своем сне.
– Давно не снились, полгода, наверно. А сегодня опять – здрасьте! – Он прикладывает ладонь к груди. – Здесь болит, когда появляются эти бабы. Почему они меня мучают?
О своем сне я помалкиваю. Ваня Мачихин – моя давняя боль. Сергею ни к чему знать о нем. И вообще – что толку говорить о снах…
Володя Аваков – вот кто придает снам серьезное значение. У него вообще интерес ко всему потустороннему. У нас в подкорке, говорит он, дремлет целый мир, не управляемый сознанием. Она-то, подкорка, и «выдает» сны с неожиданным содержанием. Это может быть все что угодно, записанное в генетической памяти человека, вплоть до зова, как он выразился, мохнатых предков. По словам Володи, возвратные сны могут в причудливой форме отражать переломное событие в жизни человека. Тут важно: видит ли человек в таком сне самого себя.
Но Сергей не видит. Значит… а кто, собственно, может объяснить, что это значит?
– Сережа, – говорю, – сегодня дети собираются куда-то в гости, они около четырех завезут к нам Олежку.
– Ну что ж. – Он допивает чай и, по старой своей привычке, переворачивает чашку кверху дном.
– Очень тебя прошу: не встречай их с надутой физиономией.
– Уж какая есть…
– Улыбнись им, Сережа. Что-нибудь шутливое скажи, ты ведь умеешь.
– Не до шуток, Юля, когда люди собираются уехать из родной страны.
– Да они не решили еще!
– Это по-твоему. Выдаешь желаемое за действительное.
– Ну не окончательно же еще! Мы должны их удержать, Сережа.
– Конечно. Но… Нина упряма до невозможности. На Павлика давит его родня.
К сожалению, это верно. У Павлика полно родственников, огромный клан инженеров, нефтяников – переплетения старинных бакинских семей, смешанные браки, – теперь все они засобирались уезжать – это мы знаем не только от Павлика, но и от его родителей, с которыми перезваниваемся.
– Я не представляю, как мы будем жить без Олежки. Это… это просто безумие…
– Это предательство.
– Ах, да перестань, Сережа, со своими громкими словами…
– Предательство, – повторяет он непререкаемо. – Иначе не назовешь. В стране трудное время, перестройка, нужна каждая пара крепких рук – как же можно? В нашей молодости тоже было трудное время, но мы не бежали. Мы понимали свой долг.
– Теперешнее трудное время совсем не похоже на то, что мы пережили. Тогда строили социализм, а теперь разрушаем.
– Ничего подобного! Речь идет не о разрушении, а об улучшении. Об устранении деформаций, которые…
– Знаю, знаю. А вот объясни, что такое приватизация? Разве это не передача в частную собственность? Разве это не капитализм?
– Нет! Командные высоты в экономике все равно останутся у государства. Никакого капитализма не может быть. Не может быть, – повторяет он, как заклинание.
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 148
