Книга Кирпичи 2.0 - Данияр Сугралинов

После того как меня с позором прогнали с планерки, я с камнем на сердце пошел к нашему кабинету. Мне не хватало воздуха, захотелось проветриться. Я вышел на улицу, добрел до скверика, где несколько дней назад сидел с Лехой, и долго думал.

Ничего страшного не случилось, совещание у шефа было обычным делом по понедельникам. Поэтому я собрался и вернулся в офис.

Перед дверью выронил папку, и из нее посыпались отчеты и графики. Когда я аккуратно, стараясь не помять страницы, собирал все, услышал за дверью оживленный разговор. Обо мне.

Первая мысль – как ни в чем не бывало войти в кабинет. Ведь подслушивать нехорошо. Но потом стало любопытно. «Никогда никому еще не мешало знать истинное отношение окружающих к тебе», – подумал я. Очень тихо подкрался на корточках к двери и стал слушать. Пару выпавших страниц оставил на полу: если бы кто-то увидел меня в таком положении, у меня была бы возможность хоть как-то объяснить свои действия. За дверью слышался голос Бородаенко:

– …обнаглел он совсем! Заметили, как он разговаривает теперь? А ходит? Словно аршин проглотил. Ты бы видел, Панченко, как он оделся сегодня! Когда на планерку опоздал. Вырядился, как на свадьбу. Лопух. Еще и духами облился: несло он него, как от парфюмерной фабрики.

– Саша, ну зачем ты так, – перебил мягкий вкрадчивый голос Гараяна. – Все люди меняются, и Сережа – не исключение.

– Да он же чмо, Левон, – с нескрываемым презрением в голосе сказал Панченко. – Жаль, я не видел этого цирка. Он что, думает: нарядился как клоун, одеколоном побрызгался – и крутой стал? Лох он, и относиться к нему надо как к лоху.

Я слушал и чувствовал, как лицо заливается краской. Сердце сильно колотилось, я боялся, что его стук слышно там, за дверью. Я старался успокоить дыхание, но ничего не получалось. Страшно захотелось курить.

– Да, может, просто влюбился парень, – предположил Гараян. – Я когда на Миленку запал, тоже расфуфыренный ходил. А вспомни себя, Саша, когда ты за Маргаритой ухаживал. Я тебя тогда еще первый раз побритым увидел.

– Кстати, Александр Витальевич, – встрепенулся Панченко, – у вас что-то было с ней?

– Конечно, стажер. А ты думал? Что я, как Резвей, буду годами вокруг Лидки виться? Цветы, ресторан, переспали – и все, прости-прощай, мы разошлись, как в море корабли.

– Ну, вы орел, дядя Саша! – сказал Панченко.

– Да, стажер, я такой! – подтвердил Саня.

И оба заржали.

– Помню, как-то бухали мы… Где-то полгода назад, помните? Тебя, Панченко, тогда еще не было у нас, можешь не тужиться, не вспоминать. Резвей еще тогда был с нами, Левон, ты-то должен помнить. Потом он упился в хлам, ползал вокруг Фрайбергер на коленях и шептал: «Я люблю тебя, Лида!»

Радостный гогот ударил по ушам. Я помнил ту историю смутно, уже почти забыл, поскольку действительно выпил тогда сверх меры.

– А Лидка что? – спросил Панченко.

– Лидка? Лидка сказала ему что-то типа: «Повторишь это, Резвей, когда будешь трезвей». Резвей стал рубаху на груди рвать, копытом бить, что трезвый он, как стеклышко, а потом проблевался, лошара, прямо ей под ноги… Короче, лох – это судьба… Ха-ха!

Я и не заметил, как сзади подошла вернувшаяся с планерки Лидка.

– Резвей, что ты тут делаешь?

– Я? – пробормотал севшим голосом. – Ничего. Отдыхаю.

Я и забыл про выдуманную версию о подбирании выпавших отчетов.

Лидка насмешливо посмотрела на меня и сказала:

– Ну, отдыхай, отдыхай. Пройти дай только.

– Проходи, – прошептал я, собрал выпавшие страницы и, ничего не видя, двинулся по направлению к туалету.

Еле передвигая ноги, шел, шаркая, как старик. Из кабинета донесся строгий голос Лиды.

– Над чем веселитесь так, ребята? – строго спросила она. – Работы нет, что ли? Так я подкину!

– Резвея обсуждали, Лидия Романовна! – сказал Панченко. – Кстати, а где он?

– Сидел минуту назад под дверью, отдыхал, как он мне сам сказал. Судя по всему, грел уши…

* * *

К счастью, в туалете было пусто. «Я – чмо и лох, лох и чмо», – думал я. В голове звучала песня: «Лох – это судьба».

Совсем недавно я стоял здесь же, курил, но мысли были радужнее. Тогда мне казалось, что все будет просто. Изменить линию поведения, имидж – и все сразу станет хорошо. Как в сказке. Черта с два!

Из подслушанного разговора коллег о себе я не узнал ничего нового. Кроме одного. О том, что Лидка просила повторить признание в любви, когда я буду трезвым.

Я забыл это. Или не услышал ее слова, потрясенный фактом своего признания в любви. В памяти отложилось лишь признание и то, как меня внезапно стошнило Лидке под ноги. Полгода прошло, память, заботясь о душевном равновесии, потихоньку стерла все неприятное и стыдное, что было в прошлом. Хорошо, что для Бородаенко это не неприятное воспоминание, а веселый эпизод из офисной жизни. Хорошо, что он мне его напомнил…

Е-мое, да о чем я думаю? Сам на грани увольнения, отношения с коллективом безнадежно испорчены, все окружающие считают меня лохом и держат за чмо. Тут не о Лидке надо думать.

Я-то, дурачок, поверил в себя. Да, раньше на мне ездили. Использовали. Но относились хорошо. А сейчас? Сейчас все думают, что у меня помутнение рассудка. Что я оборзел. Съехал с катушек и позволил себе вещи, недопустимые для «лоха обыкновенного».

Первые мои «победы» сменились полным поражением. Нового, изменившегося Резвея, готового и подлянку устроить (если вспомнить, как я заложил Лидку Степанычу, а Костю – коллегам), окончательно перестали уважать. Не обошлось, наверное, и без слухов, пущенных Николаичем о том, как я грозил пожаловаться начальству.

Раньше я был хоть и лох, но безотказный. Этакий добрый малый, готовый всем помочь и взвалить на себя чужую ношу.

Теперь я – лох подлый. А значит, опасный.

А значит, мне осталось два варианта. Либо плюнуть на все, сдаться, извиниться перед Лидой, Панченко, Николаичем, Жориком и соседом Васей и стать прежним Резвеем, забыв про Леху и его советы. Либо уволиться и начать все заново на новой работе. С чистого листа.