Меня еще хватило на то, чтобы, скользя вниз, какое-то мгновение испытывать трепетное восхищение перед мускулатурой моей красотки, и еще более короткое мгновение осознать, что это – последнее видение, которое я унесу с собой в вечность. У меня еще даже остался миг-другой, чтобы усмехнуться мысли о том, в какую же обезьяну (в моем случае дважды карикатурную) могут превратить человека необузданные желания, и ужаснуться тому, что вся моя жизнь прошла в таком вот обезьянопоклонничестве.
Участвуй в этом низвержении во тьму внешнюю моя свободная воля или пытайся я оттянуть момент грядущего грехопадения, я бы точно преизрядно покалечился – если не сломал себе шею. Однако воля моя в падении не участвовала – и единение с перстью земною обернулось для меня едва ли не чудом. Гирей оторвавшись от красотки, я приземлился с кошачьей грацией (если вы способны представить разжиревшего, пьяного, неуклюжего кота с головой гладкой, как взлетно-посадочная полоса).
Подумав, моя воздушная пассия подачей опытной теннисистки отправила вслед за мной мои брюки. Ковыляя, я вернулся на вечеринку, но момент – момент начала небесного романа – был упущен; остались лишь две воображаемые борозды, пропаханные моими ладонями на ночном черноземе неба.
* * *
Мы предавались хитросплетениям любви, когда на пороге появился Юбер. Жослин с любопытством уставилась на него – словно взору ее вдруг был явлен тайный прием, к которому я прибегаю в постели.
– Прошу прощения, – пробормотал Юбер. – Я только пистолет взять...
Я-то думал, что вижу Юбера в последний раз, но он исчез лишь до утра. Когда он вернулся, я как раз пытался поудобнее устроиться в кровати буквой «зю», Жослин одевалась, собираясь идти на работу. Юбер ввалился без стука – ему явно никогда не рассказывали, что, перед тем как войти, принято стучать. Собственно, чего вы хотите, ночуя в паршивом отеле в конце паршивого тысячелетия.
– Грабить ваш банк было истинным удовольствием, – заметил Юбер, распаковывая принесенный сверток с оружием.
Жослин тем временем как раз упаковывала сумочку.
– Рада, что вам у нас понравилось, – ответила Жослин. От ее голоса веяло загробным холодом (интересно, предназначалась ли холодность Юберу или то была маленькая тренировка перед началом рабочего дня?). – Вы, я вижу, все в делах. В общем, как меня найти, знаете.
Женщина – последнее творение Господа. Его шедевр.
Юбер пребывал в состояние нервического возбуждения. Юбер, не я. Он извлек из свертка круглую обойму с патронами.
– Было полнолуние, – объяснил он. – Ну, я и решил навестить того парня, который оружием занимается. Патроны купить, еще кой-чего... Но пока шел, подумал: а зачем покупать? Просто зашел к нему и взял все, что нужно. Он меня тогда послал куда подальше. Ну, и я его тоже...
– А я думал, этот твой торговец, промышляя тем, что вооружает налетчиков, – он вроде должен бы от таких наездов подстраховаться... Разве нет?
– Ну, в общем, да. Этот Фредерик – тот еще говнюк. Мне просто пришлось дождаться, пока он перестанет пялить на меня зенки, – и всего делов.
– И как тебе удалось его выключить, что ты успел столько прихватить?
– Две бутылки ликера. Обрушил ему их на голову – и делов.
Юбер провальсировал в обнимку с оружейным свертком по комнате.
– Да, еще – я снял квартиру.
Напарник хотел сказать мне, что (как обнаружилось несколько позже) он не счел за труд захапать и использовать по собственному усмотрению остатки моих денег, лежавших в чемоданчике. Когда я встал, бросая вызов мирозданию, я обнаружил, что в кармане у меня – ровно четыре франка (пусть другие четыре франка, а не те, которые лежали там накануне). Итак, навар, который я поимел с ограбления банка, – две приличные трапезы и наличие на ближайшее время крыши над головой.
Что за чертовщина со мною творится?
– Полнолуние, – пояснил Юбер, загоняя барабан с патронами, один вид которых внушал опасение, в столь же внушительный револьвер. – Луна толкает вора на грабеж.
Все еще Монпелье
Я никогда не мог взять в толк, почему Платон так превозносит созерцательную жизнь. Жизнь, которую невозможно созерцать без слез, не стоит того, чтобы жить, – но сейчас я говорю не о том. Однако это верно по отношению к любой жизни. Что вы обнаружите, приглядевшись к той, которая выпала вам? Навозную кучу. Теплую, исходящую паром навозную кучу. Нет ничего легче, чем осознать: вашему существованию – грош цена (а вернее – и того меньше). Вы пробовали вложить персты в глубины своей души? Смрадные, илистые глубины вашего духа? А теперь вложите персты в глотку и предайтесь процессу мелиорации... Превратить любое пиршество в отходы вашей жизнедеятельности – проще простого, однако попробуйте-ка из этих отходов сделать конфетку...
Или взять Дельфийский оракул: познай самого себя. Только что делать, если вы не из тех людей, с которыми хочется познакомиться поближе? Подойти к зеркалу и засветить себе промеж глаз видом собственной рожи? Не лучший способ найти родственную душу. Как бы то ни было, мы обречены вариться в собственном соку. Что с того, отличаем мы все оттенки в аромате этого варева или нет? Подозреваю, кстати, что в собственном соку мы варимся куда чаще, чем принято считать. В одну реку нельзя войти дважды? Мы до конца наших дней обречены полоскаться во все той же грязной ванне!
Беспризорный образ
Мы бредем по колено в вопросах и ответах, как в болоте. Вопросы, ответы, ответы, вопросы. Они уже затопили весь мир. Их слишком много. Так много, что если вам удалось выступить в роли сводни и отправить парочку-другую миловаться всласть где-нибудь подальше отсюда, это уже достижение. И – до горечи муторная работа.
Все еще Монпелье
Утро не задалось. Козий сыр, заставлявший Юбера клокотать от негодования и вызывавший во мне сладостное предвкушение завтрака, пошел псу под хвост – вернее, под хвосты изрядно потрудившихся над ним крыс. Юберова берлога находилась в старой части города. Тронутые благородной, как патина, плесенью обои, узор которых перемежался инкрустациями ржавчины, явно были свидетелями жизни и смерти не одного поколения. Безрадостной жизни и бесславной смерти в обнимку с нищетой. Один вид этих обоев наводил уныние, которое не способны вызвать даже голые стены.
Юбер все пытался завести разговор о философии – совсем как мои студенты. И почти как в годы моего преподавания, я менее всего был расположен говорить на эти темы.
Еще он пытался подвигнуть меня на новое дело.
– Надо поддержать репутацию. Неуловимые налетчики за работой...
Я вяло думал: (x) стоит ли протестовать, (y) как бы позавтракать, (z) чего ради заставлять Юбера терять время, убеждая меня.
Похоже, ограбление банков вызывает привыкание.
Можно было, конечно, отойти от дома чуть подальше, но стрелки часов близились к одиннадцати, мысль о том, чтобы заняться поисками банка потучнее, посягая тем самым на привычное время завтрака, была мне отвратительна, а на углу располагалось местное отделение какой-то финансовой империи.
