Во время своих кулинарных экспедиций я вдруг обратил внимание, что рощу окружают симметричные каменные укрепления, несомненно возведенные человеческими руками. Они образовывали неровную ограду, и я догадался, что когда-то здесь могли пастись овцы или козы. Сердце забилось сильнее — сам не знаю почему: от радости или от разочарования. Я вернулся в шалаш, но не мог уже обрести того покоя, когда верил, что остров только мой. Может, здесь жил одинокий пастух-отшельник. Стояла хижина, горел огонь, дым поднимался к небу. И симметрично уложенные камни были просто дурацкой надписью, наподобие тех, что вырезаны в парках на деревьях: «Здесь был…»
Да, на склонах, видимо, были виноградники — лозы, когда-то, наверное, посаженные ровно, по линейке, теперь уже невозможно разглядеть в хаосе карликовых кустарников: они превратились в кривые черные палки, давно засохшие. Террасы, круто спускающиеся к морю, утратили четкость очертаний, уподобились естественным склонам, каменная ограда заросла сорняками, дикой ежевикой и походила на спутанные клубки тонкой колючей проволоки. Я шел вдоль этих заграждений, стараясь не шуметь. Это было трудно — сухие ветки, мертвые ломкие стебли трещали под ногами. Я подумал, что, займись здесь огонь, он спалил бы весь склон за несколько минут.
Из зарослей кустарника вынырнула дорога, остатки дороги, а может, просто старое русло — полоса довольно гладкой земли, идущая поперек изгороди. Я пошел посередине — очень осторожно, однако оставляя за собой следы в пыли цвета охры. Это тоже было тревожно — будто я сам шагал за собою следом.
Дорога кончилась так же внезапно, как началась. Я стоял на маленькой ровной площадке — несколько квадратных метров, поросших островками жесткой травы. Передо мной лежал плоский камень в окружении других, поменьше. Он напоминал большой стол, а камни вокруг него — неудобные сиденья. Под камнем находилось углубление, которое могло быть только высохшим родником, а вокруг торчали остатки полукруглой стенки. Я коснулся ладонью разогретой шершавой поверхности камня и уже хотел было сесть, когда увидел выбитые там знаки. Смотрел на них, не понимая. Только потом до меня дошло, что это надпись, и я невольно попятился.
Надпись — первое, что из увиденного здесь было сделано, безусловно, рукой человека, — меня испугала. Я водил по ней пальцем, совершенно не понимая ее значения, и с ужасом осознал, что нахожусь дальше, чем думал, где-то у берегов Африки — шрифт был экзотическим, похожим на иероглифы.
Я разгреб сухие листья, серой скорлупой закрывающие буквы, и увидел, что под ними есть что-то еще, уже не надпись, а рисунок. Даже не рисунок, а барельеф, тонкий и реалистичный, хоть и поврежденный солеными морскими ветрами. Он до сих пор у меня перед глазами, и я знаю, что никогда его не забуду. Это была фигура человека, стройная, но несколько непропорциональная. Нет, не человека — у нее были крылья. Но это не мог быть ангел — фигура была обнаженной, легкой, схваченной в движении, — ребенок с явным обозначением пола. Одна нога согнута и приподнята, как для прыжка, другая еще касается земли. Руки раскинуты в грациозном жесте, в одной — какой-то продолговатый предмет. Некто прыгающий, готовый через мгновение подняться в воздух. Маленькое удлиненное лицо и огромные глаза. Он смотрел на меня моим собственным взглядом, а я на него — его глазами. Впечатление было таким сильным, что я почувствовал удар от этого взгляда и, кажется, на секунду потерял сознание. Резкая боль в затылке, шум в ушах. Потом я подумал, что на этом маленьком открытом плоскогорье получил солнечный удар, что сомлел от жары.
До сих пор не знаю, что я увидел, что это была за фигура, в память о чем ее выбили на камне, что она символизировала. Что означала надпись на неизвестном языке — если она вообще что-то означала, что изображал барельеф. И неважно, был ли он сделан от скуки, или шутки ради, или в честь какого-то местного божества, — наши столкнувшиеся в воздухе взгляды, внезапный напряженный контакт с чем-то непостижимым не изгладились из памяти. Много раз я об этом размышлял. Обязательно ли понимать то, что мы видим? Обязательно ли расшифровывать полученный знак?
Меня обуял страх. Казалось, сейчас что-то упадет на меня с горы и раздавит, я беззащитен, мне некуда спрятаться. Я кинулся к шалашу. Забрать свои вещи и убежать наверх. Может, даже сломать шалаш, чтобы не оставлять никаких следов. И — что самое удивительное — мое тело отреагировало эротическим возбуждением; это меня ужаснуло еще больше. Тело словно отказывалось мне повиноваться. Оно будто еще на что-то надеялось и, вспомнив прошлую жизнь, опять готово было с кем-то соединиться. Я бежал вдоль пляжа, оставляя следы, которые сразу пожирало море. Добежав до шалаша, начал поспешно собирать свой жалкий скарб и вдруг осознал: меня потрясло не то, что некогда здесь был человек, — людей можно или бояться, или к ним стремиться, другого не дано; нет, меня потрясла крылатая фигура, которая не была фигурой человека. Я вспомнил светящийся в ночи гриб, какую-то внутреннюю неподвижную жизнь, проявляющуюся смутным свечением. Сейчас мне кажется, что и тот камень с крылатой фигурой так светился среди бела дня. Кто-то заключил в рисунке на камне сокрушительное противоречие: мертвое, а подает знак. Что-то еще стоит на месте, но уже готовится к прыжку, не существует, но являет себя миру. Что-то неживое говорит и тем самым оживляет самое себя. На моем острове появилось нечто новое. Ползло за мной, требовало внимания. Слизывало мои следы. Мне казалось, что остров через несколько мгновений сдастся, уступит этому «нечто», будет им поглощен, покажет на меня пальцем и произнесет с иронией: «Эй ты, я тебя вижу». Если бы этот камень с крылатой фигурой был обычной табличкой с названием местности, вроде почтового адреса, оставшегося с тех времен, когда здесь, возможно, жил пастух, который выложил из камней ограду вокруг оливковой рощи… Но я чувствовал, что камень значит гораздо больше, что он — знак извечного существования на острове чего-то нечеловеческого, непостижимого, не поддающегося приручению, и чтобы попытаться его описать, нужно употребить еще множество слов, начинающихся с «не». Что бы это ни было, оно владеет островом молча, скрытно, оно вездесуще.
В мгновение ока остров стал чужим, потеряли смысл нелегкие попытки его освоить, кропотливое изучение каждого метра пляжа, поиск источников и расщелин, где собирается пресная вода, изготовление ловушек для рыбы, строительство шалаша из веток, походы на другую сторону, сушка ракушек на камнях. Все это мгновенно стало чужой собственностью, даже у белых рыб на горе уже имелся хозяин, а его молчание только еще больше повергало меня в ужас. Я вдруг почувствовал на себе его взгляд и устыдился своей гротескной эрекции около камня. Схватил кусок свитера, который служил мне подушкой, и обвязал им бедра. Не оглядываясь, двинулся в гору.
Я старался забыть о том, что видел внизу. Занялся сооружением нового укрытия. На берег моря меня уже не тянуло. Оттуда можно было ждать только чего-то страшного. Ночью, лежа на своем выстланном сухой травой ложе, я не мог освободиться от кошмарных видений. К первому — мертвые из моря — присоединилось теперь другое: обнаженная крылатая фигура. Это она прыгает между утопленниками, касаясь их продолговатым предметом, а они оживают и, как зомби, бродят по пляжу в ожидании корабля, который заберет их с этого острова мертвых. Я боялся, что сойду с ума, поэтому вспоминал город: мощеные улицы, на которых не увидишь ни клочка травы, их симметрию, их право и лево, их там и здесь. Освещенные рестораны, звонки трамваев. Представлял себе трамвайный билет, его очевидность и простую надпись. Цена. Деньги, расписание поездов. Календарь и обозначенные красным воскресенья. Вспоминал книги, стоящие рядами на полке, их названия. Объявления, пестрящие на добротных приземистых тумбах. Названия улиц на эмалированных табличках. Мир, полный ясных указаний. Слова и их простые значения. Словари, на заполненных печатным текстом страницах которых содержится в порядке целый язык, которые позволяют переводить с одного языка на другой. Энциклопедии, всегда готовые прийти на помощь. Возможность прочесть надписи на камне благодаря книгам, безотказным библиотекарям, университетам, филологам. Присутствие в мире, где все рано или поздно поддается пониманию. Мне казалось, что ужасна именно невозможность понять ту надпись. Что, разгадай я смысл каменных слов, не боялся бы так, мог бы в него вникнуть, почувствовать его широту, нырнуть, коснуться дна и вернуться. Но нерасшифрованная надпись превращалась в домыслы, подбитые страхом, перерастала остров. А если эти слова означали «смерть» или «дьявол» и заключали в себе пророчество, обещание самого худшего?
