Воина качало из стороны в сторону. Множество ран покрывали его тело, меховая куртка свисала лохмотьями, заскорузлыми от крови, свежей и подсохшей. Воин был полумертв, но упрямо шел вперед и вверх, сжимая в руках саблю с обломанным на середине клинком.
– Марта! – заорал Берт, бросаясь к лестнице.
Ни степной дьявол, ни рыжеволосая его не слышали. Гул огня заглушал голос Ловца, к тому же бойцы находились в той стадии изнеможения, когда трудно воспринимать что-либо еще, кроме собственной боли и усталости. Марта со стоном оторвалась от перил, повела руками вокруг себя, словно надеясь обнаружить хоть какое-то оружие – потом вдруг вскинула руки и сорвала с шеи металлический медальон!
Берт уже вскочил на первую ступень лестницы, когда степной воин, собрав остатки сил, ринулся на девушку. Марта коротко крутанула на шнурке тяжелый медальон и выбросила вперед руку. Медальон с хрустом впечатался в лоб степному дьяволу – воин, охнув, полетел вниз, сшибив с ног и Ловца, перекатился через него и исчез в клубах дыма. Только поднявшись, Берт поспешил к Марте. Он подхватил ее, когда она – уже в полуобморочном состоянии – опасно пошатывалась на обломанной ступени, под которой бушевало пламя. Один последний рывок, и Ловец с рыжеволосой на руках оказался у пролома в стене. Еще несколько шагов, давшихся Берту с усилиями почти запредельными – и они повалились в подтаявший и покрытый копотью снег.
– Хозяин! – услышал Берт над собой. – Хозяин!
Берт зарыл лицо в снег, вынырнул и отряхнулся, как собака.
– Возьми ее… – прохрипел он, карабкаясь обратно к пылающему дому. – Возьми, оттащи подальше.
– Хозяин, куда вы?
– Ключ… – выдохнул Берт. – Навершие меча Аниса…
Крыша трактира с ужасающим грохотом обрушилась. Огненные струи взметнулись до самого неба.
– Хозяин, он здесь!
– Что?
Ловец обернулся и увидел, на что показывал Самуэль. Марта, даже и в обмороке, крепко сжимала в кулаке шнурок, на котором висел медальон.
– Молодец, девочка… – вымолвил Берт и обмяк на снегу.
Сет поглубже запахнулся в медвежью шубу, накинутую поверх меховой куртки, и натянул поводья. Его мохноногая северная лошадка остановилась.
– Долго еще? – прикрикнул он на старого проводника, ковылявшего впереди.
Старик оглянулся, махнул клюкой, зажатой в руке, и продолжил путь.
– Никак не запомню, что он немой… – проворчал Сет. – Надо же было найти такого проводника – дряхлый немой пень, который еле бредет, да и то при помощи клюки… А? Почему не нашли кого-нибудь другого? За что я вам плачу?!
– Больше никто не согласился идти сюда, – прогудел низким басом Ургольд, старший в десятке наемников-северян. Он ехал рядом с Сетом. На лице Ургольда, сплошь татуированном диковинными узорами, было ясно написано удовольствие. Турия очень напоминала ему родную Северную Пустошь, вот только мороз тут был помягче, да снега побольше… И остальные десять северян, трусившие следом, пребывали в прекрасном расположении духа. Они весело переговаривались, пуская в ночную тишь облачка пара из ртов. За всадниками угрюмо трясли головами пара могучих волов с поклажей, один из наемников с бичом в руках замыкал процессию.
– Никого больше нельзя было уговорить, – продолжал Ургольд, – сказывали, в тутошних местах лихие люди какие-то объявились… Подстерегают на дорогах путников и…
Проводник, повернув за валун, похожий на громадную серую дыню, уложенную набок, вдруг остановился и замычал.
– Хорошо… – догнав его, проговорил Сет.
Вдалеке, за невысокой горной грядой, разливалось по черному небу зарево.
– Хорошо, – повторил Сет, кутаясь в шубы. – Постарались, дьяволы, молодцы… Недаром я им столько золота отвалил.
Ургольд промолчал на это. Раскосых степняков среди наемников не любили. Славившиеся своей свирепостью степные дьяволы в наем шли крайне редко, а уж если шли, то требовали плату, вдвое, а то и втрое превышающую обычную. «Нам бы то золото, – подумал Ургольд, чувствуя, как чудесное его настроение портится, – мы бы и не так расстарались… Подумаешь, невидаль: отыскать девчонку, на шее которой болтается медальон. Девчонку – башкой об камень, медальон – господину. Зачем было этих дьяволов приваживать? Из-за ерунды они тут половину местных вырежут, душегубы поганые… Правда, господин говорил еще о каком-то Ловце, который вроде бы больно резвый да удачливый, но что с того? Ловец, каким бы он ни был, всего-навсего Ловец. Он один… Что он сможет сделать против трех-четырех хороших воинов? Видать, господин очень этого Ловца ненавидит. Или боится. Или то и другое вместе…»
– Альберт Гендер из Карвада… – бормотал Сет, глядя на зарево. – Я надеюсь, это твои косточки там обугливаются…
– А? – наклонился в седле Ургольд.
Но господин ничего не ответил. Догадавшись, что он размышляет вслух, Ургольд придержал коня. Пусть его размышляет. На вид он довольно мерзостный, этот господин, зато платит хорошо… Ургольд уже давно жевал мясо с меча, и по опыту знал: выразишь уважение господину, господин потом еще и приплатит сверх оговоренного.
Старик снова замычал, стуча своей клюкой о дынеобразный валун. Воткнул клюку в снег, обе руки сложил ладонями и сунул под щеку.
– Привал здесь сделать? – угадал Сет.
Старик закивал.
– Будь по-твоему…
Через пять минут расседланные мохноногие лошадки совали морды в торбы с овсом. Северяне разгребали снег, привычно готовя себе лежбища на ночь, доставали из дорожных сумок подмерзшее свиное сало и твердые, как камень, пшеничные лепешки. Специально для господина развели небольшой костер из вязанки хвороста, которую вез один из волов, поставили на огонь котелок с бодрящим травяным отваром… Когда воины один за другим начали похрапывать под своими снежными покрывалами, караульный, выставленный на тропе, вдруг заухал пещерным филином.
Это означало: кто-то идет.
Гонга полз по снежной тропе, пачкая снег черной копотью и красной кровью. В голове его, раскалывающейся от боли, как светлячок в болотной мгле, мерцала единственная связная мысль: во что бы то ни стало надо добраться туда, где перевяжут его раны и положат ближе к огню, чтобы хоть немного отпугнуть злобных морозных духов, которые царствуют в этих землях. Гонга не чувствовал тоски по своим погибшим собратьям – все они были воинами и все когда-нибудь должны были найти смерть в бою. Не испытывал он и стыда за то, что остался жив. Он бился до последнего, и, если духи предков решили сохранить его – значит, на это есть свои причины.
Гонга опустился в снег, с жадностью захватил ртом тающий комок. Проглотил его, обдавши холодом внутренности, и долго кашлял. Когда привязчивый запах гари ушел из горла и ноздрей, он вдруг почувствовал аромат травяного отвара, душок лошадиного пота… «Ползти осталось недолго» – так подумал он, но тут же притушил радость. Это в его родных степях отчетливый запах указывал на близкое стойбище, а здесь, где только покрытые снегом ледяные камни, которые ничем не пахнут, – запахи должны разноситься на гораздо большее расстояние. Неизвестно, сколько ему еще ползти и хватит ли сил доползти вообще.
