Губа — последнее армейское жилище дембелей. Там у них лежбище!
Но что самое забавное: когда выпущенный с губы накануне отправки домой, выглаженный и нарядный дембель, простившись со знаменем части, пойдет к КАМАЗу, то провожать его выйдут и командир полка, и замполит, и комбат, и командир роты. То есть, все те, кто отравлял его жизнь последние полгода. Каждый будет жать руку, обнимет на прощание, и признается, что такого замечательного солдата у него никогда не было. Еще один армейский парадокс.
Можете себе вообразить ситуацию, когда на губу попадает не дембель, не дед и даже не черпак, а дух?! Дух на губе — это самый бедный человек в мире. Он работает, за себя и за того парня. При этом, как самый молодой, заканчивая работу после всех, обязан успеть раньше всех вымыть руки и накрыть на стол, встречая с работы утомленных старослужащих. Дух на губе — это дембельское счастье. Восемнадцать часов в сутки он будет «шуршать» за всю ораву, не требуя благодарности и только считая в уме минуты до окончания ареста.
8. Благословение
В шесть утра раздался скрежет открываемого замка. На пороге стоял вчерашний выводной.
— Подъем! — оповестил он нас, — Сдавай щиты на улицу.
Мы, кряхтя, ухватили свои спартанские лежаки и понесли их складывать на место. Хотелось спать. Во рту было противно. Тело какое-то не свое. Недосып и похмелье одновременно у восемнадцатилетнего неокрепшего организма. Я мечтал, что, вернувшись обратно в камеру, расстелю хэбэ прямо на полу и доберу еще хоть час, хоть полчаса оздоровительного сна.
Ага! Помечтал.
Во дворик гауптвахты зашел капитан-начкар и приказал выводному:
— Двое метут двор, остальные занимаются строевой подготовкой.
Посредине дворика был расчерчен квадрат для занятий строевой. Все губари, и сержанты, и рядовые, коих было только два человека, потянулись к квадрату. Убираться не хотел никто.
— Ты и ты — выводной повелительно ткнул пальцем в меня и в щуплого белобрысого сержанта, — схватили метелки и скребки и через пятнадцать минут я тут наблюдаю идеальный порядок.
Мы вдвоем пошли за к метлами, стоявшими в углу дворика. Вдруг, выводной окликнул меня:
— Младший сержант! Иди-ка сюда.
Я подошел.
— Что-то я твою рожу раньше не видел. Ты из какой роты?
— Со второго взвода связи.
— Не звезди, — строго сказал он, — я там всех знаю.
— Так меня еще не распределили.
— Постой, постой, — начал соображать выводной, — ты из карантина, что ли?
— Ну, да, — кивнул я.
— А когда приехал?
— Вчера.
— И уже на губе?
Я снова кивнул, мол: «да, нехорошо получилось». Лицо выводного вытянулось от удивления и восхищения.
— Ну, ты даешь! Откуда родом?
— Из Мордовии.
Выводной присвистнул:
— У нас в полку не так много мордвов, но те, что есть — все губари! Сынок, — он похлопал меня по плечу, — тебя ждет большое будущее. Теперь я могу спокойно увольняться в запас: смена пришла!
Как в воду смотрел. За двадцать месяцев в Афгане, на губе я провел более сорока суток.
— Эй, ты! — выводной подозвал черпака-рядового и кивнул на меня, — возьми у него метлу. И чтоб чище мёл.
— Тебе еще рано, — пояснил он мне, — ты еще наработаешься. Отдыхай, пока, копи силы. Сидеть тебе, чую, придется много и трудно. На, кури.
Выводной протянул мне сигареты и спички. Мы уселись с ним на крыльце губы под навесом, наблюдая, как трое ходят по квадрату, а двое метут дворик.
— Тебя как звать-то, мордвин?
— Андрей.
— Витек, — выводной протянул мне руку, — Миронов. Или Мирон, как тебе проще.
Я пожал протянутую руку. Таким образом, мы и познакомились, и поздоровались.
— Эй, ты! — выводной подозвал толстого сержанта с выбитыми передними зубами, — Жиляев! Ты что, не видишь — младший сержант пить хочет? Сгоняй-ка в прапорскую столовую за сладким чаем. Зурабу скажи — для меня. Две минуты. Время пошло.
Жиляев опрометью бросился из дворика — дверь на половину караула не закрывалась.
До меня не сразу дошло, что младший сержант, истомившийся от жажды — это я сам и есть. Мне стало неловко, что старший призыв должен из-за меня бегать за чаем. Выводной, очевидно, обладал способностью к телепатии:
— Ничего, — прочитал он мои мысли, — ему полезно. Чмо.
«Чмо» явно относилось не ко мне, а к Жиляеву.
В Армии, помимо духов, черпаков, дедов и дембелей, существует пятая каста, принадлежность к которой не определяется сроком службы. Каждый отдельный представитель этой касты называется «чмо». Человек, морально опустившийся, человек, мешающий обществу, человек московской области, чемпион московской олимпиады — десятки расшифровок у этой аббревиатуры, не меняющих ее страшного смысла. Чмыри — это такая же каста, как индийские бханги — «неприкасаемые». Чаще всего грязные, небритые парии, выполняют они всю духовскую работу до самого дембеля. Чмо — объект издевательств и притеснений сослуживцев. Даже бесправные духи угнетают чмыря, пусть он и старше их по призыву. Срок службы для чмыря как бы замирает, время для него останавливается. Иное его название — «дух со стажем». До самого своего увольнения в запас, вместо того, чтобы наслаждаться привилегиями своего срока службы, он будет мести, скрести, стирать и выполнять всю мелкую и рутинную работу. У большинства чмырей, после долгих месяцев унижений, недосыпа и постоянной работы тухнет взор и отключается высшая нервная деятельность. После года-полутора беспросветной чмошной жизни у них напрочь пропадает понятие добра и зла, хорошего и плохого. Такие чмыри реагируют только на простейшие раздражители: больно — не больно, светло — темно, работать — не работать. Я лично наблюдал как два чмыря на морозе, оставляя куски кожи с ладоней на застывшем металле, чистили КПВТ только потому, что им приказали его почистить. Они даже не задумались над тем, что мороз в Афганистане — дело нескольких часов. Что через полсуток станет опять тепло, и можно будет чистить тяжелый двадцатикилограммовый пулемет сколько душе угодно, не уродуя рук. Но им сказали — и они стали чистить. Потому, что так — проще. И не надо думать.
Вообще, налет цивилизации в человеке, все то, что мы называем объединяющим словом «культура», все это очень тонко и зыбко. Культура, то есть совокупность знаний и умений, правила хорошего тона и взаимной вежливости, мода и стиль, галантность и гигиена — все то, что в нормальной жизни видится мощным пластом — в условиях, когда человек поставлен перед необходимостью ежедневного и ежеминутного выживания, вся эта «культура» на поверку оказываются тоньше той плёнки, которая отделяет в яйце белок от скорлупы.
Упаси вас Бог попасть в касту чмырей!
