И вот сейчас она заново проанализировала тот случай. Действовала она неправильно, кривить душой здесь не стоило: не была дипломатична, не проявила сочувствия, хотя оно и просилось наружу. Вместо этого она позволила возобладать своим чувствам к сэру Джону Конрою, что и повлияло в итоге на ее отношение к леди Флоре.
Она пообещала себе впредь не допускать подобной ошибки.
И она пыталась этому следовать.
На протяжении года у Виктории было слишком мало времени, чтобы раздумывать о делах сердечных, но она не могла не признаться себе, что от случая к случаю ее мысли улетали в одном определенном направлении. И направлялись они в таких случаях за море, в Германию, к династии Саксен-Кобургов. И к Альберту.
Тогда они расстались друзьями. Она вспоминала теперь о чрезвычайно любезном его обхождении, не забывая и о моментально установившейся дружбе между ним и Дэшем. На ум приходило и то, что он отличался не просто изящным воспитанием: в нем самом было нечто очень правильное, такое морально твердое и принципиальное. Было трудно представить Альберта замешанным в скандалах и интригах, которые внушительной дозой яда отравляли, казалось, весь воздух при дворе. Она рассматривала его, конечно, с точки зрения той поддержки, какой он мог бы стать для нее самой: его невозмутимость была чудесным свойством, его мудрость — большой силой, и оба эти блага она хотела бы иметь на своей стороне. Конечно, лорд Мельбурн был замечательным собеседником и наставником; несомненно, его поддержка оказалась просто бесценной в те первые дни ее правления, но, каким бы преданным другом он ни был, дела политики для него стояли на первом месте, и на этот счет у нее не было никаких иллюзий.
Позволил бы Альберт, чтобы она допустила такую ошибку, как в деле леди Хастингс? Несомненно, его совет был бы более мудрым, нежели тот, что она тогда получила.
Он может быть благом для трона, она это знала — благом для нее: обходительный, добрый и честный.
Но чувствовал ли он то же самое? До нее уже доходил шепоток насчет его нелюдимости: якобы не в его вкусе любить музыку и танцы; в придачу до ее ушей постарались донести сплетню, что он будто бы назвал ее однажды «толстухой», такая вот пощечина.
Захочет ли он ее?
У нее, как у королевы, было право сделать любое брачное предложение: вариант, что такое предложение могло быть отклонено, исключался — сделать так означало поссорить две династии, по крайней мере, создать трещину в их отношениях. Да этого бы никогда не допустил и дядя Леопольд, так энергично настаивавший на союзе двух домов, что даже организовал еще один визит.
Тем не менее пока ей оставалось лишь мечтать, что так оно и будет. Как любая женщина, она надеялась выйти замуж по любви. Любовь была на первом месте, долг — на втором. Как и любой женщине, ей хотелось видеть у своих ног поклонника — преданного и пылкого. Откуда ей знать, что чувствует Альберт, когда прошло столько времени?
Она постаралась прояснить свое отношение, включив в письмо к дяде Леопольду фразу о том, что Альберт должен понимать — «между нами не было какой-либо договоренности». Она никогда не давала ему ни единого намека на обещание выйти за него и не собиралась делать это теперь. Слегка покривив душой, Виктория добавила, что Альберту она очень понравилась, насколько об этом можно судить по его поведению; что она абсолютно уверена в нем как в самом добросердечном друге и родственнике, но о большем говорить все же не стоит. Даже если что-то такое и было, продолжала она, то «дать окончательное обещание в этом году невозможно, ибо такого рода событие могло бы иметь место, самое раннее, через два-три года».
«Вынужденное», — подумала она, улыбаясь, когда прикладывала свою восковую печать. Посмотрим, кто на самом деле будет вынужден.
За те недели, которые предшествовали визиту, окружающие заметили перемену в настроении Виктории: она позволяла себе резкость и нетерпение по отношению не только к персоналу, но и к своим министрам. Она знала, что так нельзя, но предпочла не доискиваться причины, ибо для нее это сводилось к одному: ее просто мутило от страха. Нервы напрягались все сильнее с каждой неделей, днем и часом по мере приближения ее гостей.
Вот поэтому в тот самый день, когда добавилось еще и беспокойство из-за разбитых окон, она и пребывала в таком весьма мрачном расположении духа, в молчании совершая свою прогулку в сопровождении Лезен. Неизвестно, что могло бы ждать несчастного пажа, который приближался к ним по дорожке, по периметру окружавшей дворец. Он быстро откланялся баронессе Лезен, затем отвесил более глубокий поклон Виктории и протянул ей письмо, на котором виднелась печать ее дяди Леопольда, короля Бельгии.
Это было то самое известие, которого она ожидала.
Гнев сменился на милость, прежде чем Виктория попросила пажа распечатать письмо. Содержание его она уже знала в своем сердце.
— Как я и ожидала, Лезен, — сказала она баронессе, — они вот-вот прибудут.
Баронесса, которая втайне не очень-то одобряла эту связь, растянула губы в вежливой улыбке.
— Когда же, Ваше Величество? — промолвила она.
Виктория глянула на нее. «Сегодня вечером, — сказала королева. — Они приедут сегодня вечером, Лезен».
Когда они продолжили прогулку, Виктория посмотрела на окна дворца — туда, где были комнаты ее матери. Там, неотрывно глядя на нее, стояла герцогиня, и даже с такого расстояния на ее лице ясно читалось выражение материнского упрека.
Рядом с матерью стоял Конрой, его черные глаза были также устремлены вниз, на нее; лицо оставалось непроницаемой маской.
XII
Виктория ни за что не смогла бы забыть тот момент, когда она поняла, что влюбилась, где именно это случилось, что на ней было надето, и что она почувствовала — это было такое сладостное ощущение, которое не походило ни на одно из переживаний, случавшихся с нею ранее.
— Ваше Величество, — раздался звучный голос мажордома, и королева непроизвольно сглотнула, машинально скользя руками по складкам платья: она (естественно, позади нее Лезен) стояла на ступенях Букингемского дворца, поджидая гостей. — Их сиятельные Высочества герцог Саксен-Кобург и Гота Эрнест и принц Саксен-Кобург и Гота Альберт.
Звук их шагов перекрывал, как ей казалось, все пространство лестничного зала. (Она не забыла поднять голову, чтобы придать королевское достоинство своему подбородку, однако безуспешно пыталась унять нервную дрожь.)
И вот он здесь и скоро будет перед нею.
Внезапно она почувствовала себя совершенно обессилевшей. Секунду-другую ей хотелось уцепиться за баронессу — такая была слабость в коленях, что впору было опуститься на ступеньки.
Ибо он был прекрасен. Пока он поднимался по лестнице — блестящий молодой человек, в мундире, со шпагой на боку, в высоких сапогах из сафьяновой кожи, — она буквально впивалась глазами в каждую деталь его облика, в эти блестящие голубые глаза и стройную фигуру. В прошлую встречу он показался ей несколько тщедушным, а вот теперь бросались в глаза его широкие плечи в контрасте с тонкой, гибкой талией. При виде Альберта у нее просто захватило дух — картину довершали необыкновенно элегантные усы, так хорошо подчеркивавшие его изящно очерченный рот и точеный нос…
