Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Голод заставил его озвереть, и так быстро… Три дня бродяжничества в холодных руинах превратили капитана космического корабля в озлобленного оборванца, готового броситься на человека…
Самое страшное заключалось в том, что Белгард прекрасно осознавал: не потеря ног и мучительные боли тому виной. Сохрани он физическую полноценность, разве это изменило бы его реакции на голод и одиночество? Нет. Скорее, увечье спасло его…
Он вспомнил, как долго и безнадежно пытался объяснить свое происхождение врачам госпиталя, как требовал, а потом и вымаливал у них хоть какую-нибудь информацию о судьбе Антона… Все было безрезультатно. Эти люди оказались для него глухой стеной, в которую он уткнулся, не добившись ни грамма понимания и сочувствия…
Илья Матвеевич остановил коляску и уставился во тьму, которую лишь слегка разгонял желтоватый свет его фонаря. Страшно было не то что жить, просто думать.
Завтра не было: он не представлял себе его. И даже мысль об Антоне не помогала. Была тьма, холод, который излучала стена, и безысходность.
Он вдруг вспомнил себя, уверенно шагающего по ярко освещенным, теплым коридорам «Терры», и криво усмехнулся потрескавшимися и обветренными губами. То был другой человек. Он не имел ничего общего с насмерть замерзшим калекой, что тупо смотрел в окружившую его тьму…
Воля к жизни… Вот чего ему всегда не хватало. Он плыл по течению, окруженный определенными благами, что давала ему цивилизация. Оказавшись вне привычных условий, он, как брошенный в воду камень, стремительно и необратимо пошел ко дну.
Илья Матвеевич вздрогнул и отстранился от ледяной стены, от холода которой уже заломило зубы. Никчемный… Пустой…
Эти слова не жгли его… наоборот, это был приговор. Сдаться, не вступая в борьбу. Закрыть глаза и отдаться во власть холода, чтобы не наступило пустое и страшное «завтра»…
А Антон?
Белгард так углубился в думы о своей злосчастной судьбе, что мысль о мальчике поначалу не встревожила его так сильно, как прежде. Действительно, ну что он мог? Мальчик пропал… В госпитале ему ответили, что он может не беспокоиться о его судьбе… Значит, они взяли на себя опеку над осиротевшим ребенком…
А если нет? Кто поручится, что они не выставили его на улицу на другой день или через другую дверь? Может быть, сейчас Антон тоже замерзает среди руин?
Илья Матвеевич представил себе подобную картину, и ему вдруг стало страшно. Страшно самого себя. Те люди, что не хотели выслушивать его историй, были жестоки, но каков он сам? Что лучше, их грубая прямолинейность или его беспомощная, унизительная покорность? Упрямое, эгоистичное желание уйти от проблем, стеная над собственной судьбой…
Что делать?!.
Что?..
Ему хотелось кричать, грызть этот холодный, безучастный камень стен. Отчего ему было так плохо в этот момент? Не оттого ли, что он понимал — нужно понять этих людей, перестать жалеть самого себя, найти силы встретить рассвет, не замерзнуть, не покончить с собой… Выжить и выяснить, откуда тут эти руины неродившегося мегаполиса, кто есть окружающие его люди, с кем они воюют и какова их психология.
Только так он сможет выполнить свой долг. Долг человека и командира… Долг единственного взрослого, ответственного за судьбу мальчика. Никто не даст ему нужных сведений, и только разобравшись во всем сам, он сможет с уверенностью сказать, жив Антон или нет, замерзает он среди развалин или сидит в тепле…
Ему хотелось кричать, но из осипшего горла не вылетало ни звука. Лишь где-то в глубине каменного лабиринта звонко и отчетливо срывались капли воды, падая в невидимую лужу…
Он знал, что будет жить. И еще он понимал, что если сумеет дождаться рассвета, то уже не найдет пути назад, в спасительное отчаяние…
* * *
Эта ночь запомнилась Белгарду на всю жизнь.
Он медленно пробирался вперед, и в неверном желтоватом свете укрепленного на подлокотнике инвалидной коляски фонаря перед его глазами раскручивались сюрреалистические картины странной, давным-давно застывшей жизни.
Очевидно, недра цокольного этажа не пользовались популярностью у жителей верхнего города. Здесь на первый взгляд царило полнейшее запустение. Пологие пандусы и проложенные параллельно им навек отключенные эскалаторы, покрывал толстый слой осклизлой многовековой грязи. Осветительные приборы давно перегорели, механизмы по большинству рассыпались в прах либо возникали из плотного мрака уродливыми глыбами ржавчины, среди которой торчали совершенно не тронутые временем пластиковые детали. Стены во многих местах покрывала бурая и жесткая либо бархатистая и нежно-зеленая плесень. В нескольких местах на глаза Белгарду попадались серебристые пятна неправильной формы, похожие на кляксы, но он, спускаясь по пологим плоскостям пандусов, был больше занят своими внутренними ощущениями, чем окружающей его действительностью, и потому не обратил на них особого внимания.
Его фонарь начал светить совсем тускло, да и электромоторы коляски тянули уже еле-еле — видно, основательно сели питающие их аккумуляторы.
Капитан Белгард выехал в какое-то огромное сумеречное помещение, по пространству которого тянулись непонятные, странно изогнутые тени, и остановился. Дальше двигаться не было сил. Он погасил фонарь и устало откинулся на подголовник, давая отдых измученному телу.
Судя по его ощущениям времени, скоро наверху должен был наступить рассвет, но тут его окружал вязкий, непроглядный мрак. В недрах мегаполиса оказалось лишь немногим теплее, чем наверху, и он скорчился в своем кресле, впадая в странное полузабытье…
Этим стылым осенним утром Илья Матвеевич Белгард понял одну истину, которая иным дается с рождения, а некоторым недоступна совсем…
Он понял, что Судьбы нет. Есть Человек и есть его поступки, которые как раз и формируют понятие «жизнь». На первый взгляд посетившая его истина казалась старой, затрепанной, какой-то убогой… но стоило задуматься, как она превращалась в откровение, словно старая монета, извлеченная из земли, — сотри с нее грязь, и блеснет драгоценный металл…
Ночью, во тьме, в полубессознательном состоянии плутая по заброшенному лабиринту подземного Города, он понял, что лимит случайностей уже исчерпан. Отныне он будет иметь только то, что создаст для себя сам.
Он мог творить свою собственную судьбу хотя бы потому, что не умер этой ночью, а, скрипя зубами, заставил себя дожить до рассвета.
О том, что наверху начинается новый день, он узнал, заметив бледно-розовое сияние, исходящее от потолка огромного запущенного помещения. Вне всяких сомнений, это был рассвет, и утро, должно быть, наступало ясное, чуть морозное и безоблачное.
Он пошевелил закоченевшими руками, повернул голову, осматриваясь и стряхивая с себя остатки тяжелой дремы.
Бледно-розовый свет, который уже стал заметно ярче, исходил от потолка, который имел полукруглую, арочную форму и состоял из прозрачных стеклянных сегментов.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
