— наконец промолвил, что это не что иное, как полосатая яшма, или гелиотроп, ибо вид его именно таков, как описывает Плиний в 37-й книге, — цвета порея, с кровавыми прожилками; и что он затрудняется сказать, какая прихоть заставила барона или его предков украсить свое серебро этим камнем, затем, что гелиотроп, называемый у некромантов вавилонским камнем, прославлен магическими силами, кои дают ему вес во мнении людей легковерных, — а именно, он-де дает носящему его способность прорицания, продлевает жизнь и оберегает от обманов и отравлений, как о том говорит Марбод в «Книге о камнях», прибавляя вслед за Плинием, что гелиотроп в сочетании с травой того же имени и некими присовокупляемыми молитвами делает его обладателя невидимым; однако для тех, кто не склонен верить в подобные россказни, пусть даже передаваемые серьезными людьми, гелиотроп — кроме его свойства, будучи помещенным в воду, отражать солнечные лучи, из-за которого он получил свое название, — мало чем интересен.
«Почему вавилонский?» — спросила Анна.
«Еще что-нибудь?» — спросил официант.
«Не знаю», — сознался я.
«Просите еще пирога», — советуете Вы.
«Еще пирога, — говорю я. — Видимо, он полон всякими элементами, которые заставляют покойников подниматься из могил».
«У нас исключительно чистая кухня», — говорит официант.
«Опасно обижать официантов, — заметила Анна. — У вас замечательное миндальное мороженое», — сказала она официанту.
«Спасибо», — сказал официант.
«У нее будет болеть горло», — говорите Вы.
«Обмотайте его шарфом», — говорю я.
«Оно растает», — говорит официант.
«Так что с мертвыми?» — спрашивает Анна.
«Все исключительно чисто», — говорит официант.
«Они встают, — говорю я в отчаянии. — И еще фисташковое мороженое».
«Фисташковое мороженое», — скрепляет официант и удаляется.
«И что там с гелиотропом?» — спрашивает Анна.
«Ах, да», — говорю я.
Меж тем как Филипп вытряхивал передо мною свой удивительный запас знаний о камнях (есть на свете люди, знающие, что нужно брать с собой в первую очередь, когда лезешь на дерево, не имея надежды спуститься), я, со своего возвышенного насеста созерцая всю эту «красоту над яблонями Алкиноя», заметил вдруг нечто увлекательное; и, прервав Филиппа, очень недовольного этим, сказал: Вон там, за двумя грушами, если смотреть чуть правее, — купа каких-то растений с желтыми цветами зонтиком: мне кажется, что это рута, ведь так? — Филипп, посмотрев, куда я указывал, подтвердил мою догадку. — Посмотри еще, дорогой Филипп, говорю я: не кажется ли тебе, что, в противность многому, что здесь растет, как ему хочется, эта рута высажена ровной грядкою, которая не покинута на произвол судьбы, но прополота, разрыхлена и вообще соблюдается со всяческим тщанием? — Да, это так, насколько я вижу. — А скажи еще вот что — ошибаюсь я или нет, но мне кажется, что рута многими, кто писал на эту тему, упоминается как сильное средство противу отравлений. — Общее мнение на этот счет, — начинает, немного подумав, Филипп, — выразил прославленный Страбон в своем «Hortulus», где среди прочего заметил о руте: «И неприязненный яд изгоняет из недр пораженных». Если не брать в расчет Овидия, восхваляющего руту за пользу, приносимую ею при отравлениях Венерой, и обратиться к признанным авторитетам во врачебном искусстве…
«При отравлениях Венерой, это хорошо, — говорит Анна. — Надо запомнить. При отравлениях Венерой».
…то Скрибоний Ларг упоминает ruta silvatica, сиречь лесную руту, в составе териака, применяемого при любых змеиных укусах, в чем согласен с ним Цельс, предписывающий в этих случаях смесь руты и полиона…
«Что такое полион?» — спрашивает Анна.
«Teucrium polium, — говорю я. — Им рекомендуют натираться всем, кто желает славы».
«Что именно натирать?» — интересуется Анна.
«Не знаю, — говорю я: — я избавляюсь от этого желания другими способами».
«Я могу продолжить?» — спрашивает Филипп.
«Извини, — говорю я. — Продолжай, конечно».
«Так вот, в другом месте Скрибоний сообщает, что медик Маркиан включал руту в антидот, составленный им для Цезаря Августа, куда входили также, в разных долях, амом, кассия, белый кост, индийский и кельтский нард, лазерпиций — киренский или сирийский — а равно многие другие ингредиенты, недоступность которых делает ныне этот рецепт неприменимым. Наконец, рута, по словам того же Скрибония, была частью знаменитого противоядия Митридата Евпатора, почему и Бернард в „Мегакосме“ говорит:
Милый Катону кочан и Митридатова рута.
Этот антидот, надо сказать, тоже не изготовишь на кухне…»
«Всегда богатый ассортимент, — говорит официант. — Спросите что угодно».
«Кто это там?» — спрашивает Филипп.
«Официант», — сообщаю я.
«Понятно, — говорит Филипп. — Так вот, в его рецепт входят: один фунт phu, четыре фунта misy и шесть фунтов thlaspi (один бес знает, что это), не говоря уже об иллирийском ирисе и семи фунтах лемносской земли, разведенной аттическим медом и хиосским вином», — так говорит он и, довольный собой, заканчивает обзор.
«Сколькими народами правил этот Митридат?» — спрашивает Анна.
«Двадцатью двумя», — отвечаю я.
Анна говорит, что, если бы в ее распоряжении были двадцать два народа, она отрядила бы один в полном составе на поиски phu, а другой — за misy, наказав без него не возвращаться. При таком количестве подданных можно быть уверенным, что на открытии выставок первобытного искусства будут не меньше прежнего наступать на ноги. А что такое misy — может, его проще купить на рождественской распродаже в китайском магазине?
«Трюфели», — говорите тут Вы.
«Трюфели, по-моему, — говорит Филипп со своей ветки. — Феофраст по их поводу…»
«Кажется, трюфели, — говорю я. — Феофраст сообщает, что они рождаются от грома. Хотел бы я видеть этот промысел, когда люди прислушивались, где гремит, и спешили в ту сторону, маша корзинкой».
«Поэтому и изобрели свиней», — сказала Анна.
«Свиней изобрели для сравнений, — сказал я, — а также для того, чтобы Хрисипп мог по их поводу произнести свою замечательную остроту».
Тут я рассказал про остроту Хрисиппа, и Анна согласилась, что в самом деле было бы жаль, если бы Хрисиппу пришлось давиться своей остротой лишь оттого, что для нее не изобретены свиньи.
«Куда проще», — сказал Филипп.
«Извини, что ты сказал?» — спросил я, не без усилия возвращаясь к нему на сигиллярию.
«Куда проще, говорю я (сказал Филипп), тот перечень, что приводит автор поэмы „De viribus herbarum“: там сообщается, что Митридат брал двадцать листов руты, немного соли, два больших ореха, столько же карийских фиг и принимал все это поутру на пустой желудок, таким образом обезопасив себя от всякого яда. Что касается змеиных укусов, в этой поэме сказано, что пользоваться рутой научают нас ласки (mustelae), которые прибегают к ее целебным силам, будучи укушены змеей».
