Тут он посмотрел на жену, и это был умоляющий, страдающий взгляд. «Прошу тебя, — говорил этот взгляд, — прошу тебя».
— Хорошо, — сказала Гарриет, — если вы сможете найти такое место, где… — И она расплакалась.
Из сада вернулся Бен и, рассматривая их, остановился, как всегда, в стороне от всех. На нем были коричневые штанишки и коричневая рубашка, все из прочного материала. Все, что на него надевали, было толстым, потому что он рвал на себе одежду, изничтожал ее. С его колючими, низко растущими желтоватыми волосами, неподвижными немигающими глазами, сутулый, с расставленными ногами и вывернутыми коленями, стиснутыми и выставленными вперед кулаками, он как никогда напоминал гнома.
— Она плачет, — заметил он о матери.
Взял со стола кусок хлеба и вышел вон.
— Ладно, — сказала Гарриет, — так что вы будете им говорить?
— Оставь это нам, — сказал Фредерик.
— Да-да, — сказала Молли.
— Господи! — сказала Анджела с горьким пониманием. — Иногда, когда я с вами, я знаю про эту страну все.
— Спасибо, — сказала Молли.
— Спасибо, — сказал Фредерик.
— Ты совершенно несправедлива, моя девочка, — сказала Дороти.
— Справедлива, — сказали Анджела, Гарриет и Сара, ее дочери, почти одновременно.
И все, кроме Гарриет, засмеялись. Таким образом решилась судьба Бена.
Через несколько дней позвонил Фредерик — место нашлось, и за Беном приедет машина. Без промедления. Завтра.
Гарриет взвилась: к чему такая спешка, такая — да — жестокость! А врач, который должен это предписать? Или предпишет? Даже ни разу не увидав Бена? Она высказала все это Дэвиду и по его поведению поняла, что многое было сделано у нее за спиной. Родители говорили с Дэвидом в его офисе. Дэвид сказал что-то вроде: «Да, я займусь», и Молли, которую Гарриет в один миг возненавидела, сказала: «Будь с Гарриет построже».
— Или мы, или он, — сказал Дэвид жене. И добавил голосом, полным холодной неприязни к Бену: — Может, он свалился к нам прямиком с Марса. Пусть отправится обратно и доложит, что он тут у нас обнаружил.
Дэвид рассмеялся — безжалостно, как показалось Гарриет, которая молча впитывала то, что уже, конечно, наполовину знала, — что жизнь Бена в том учреждении, каково бы оно ни было, не продлится долго.
— Он маленький ребенок, — сказала она. — Наш ребенок.
— Нет, — твердо сказал Дэвид. — Ну, уж точно не мой.
Они сидели в гостиной. Далекие и четкие голоса детей доносились из темного зимнего сада. Один и тот же импульс заставил Дэвида и Гарриет подойти к окну и отодвинуть тяжелые шторы. В саду виднелись смутные силуэты деревьев и кустов, но свет из теплой комнаты, достигавший зарослей на том конце лужайки, которые чернели по-зимнему резко, освещал хрупкий подрост, в котором поблескивала вода, и падал на белый ствол березы. Две маленькие фигуры, одинаково бесполые в разноцветных пуховиках, штанах и вязаных шапках, возникли из темноты между стволов и двинулись к дому. Это были Хелен и Люк, захваченные каким-то приключением. У обоих в руках были палки, которыми они то и дело тыкали в прошлогоднюю листву.
— Вот он! — голос Хелен зазвенел торжеством, и родители увидели поднятый на свет на конце палки потерянный летом красно-желтый пластмассовый мячик. Грязный, сплющенный, но целый. Дети затеяли быстрый танец с притопываниями: круг за кругом, радостно подняв над головой отыскавшийся мячик. Потом, вдруг, без всякой видимой причины, бросились наперегонки к дому. Гарриет и Дэвид сидели на диване, глядя на них сквозь стеклянные двери, которые резко распахнулись, и вот они — два маленьких изящных милых существа, с ярко-алыми, обожженными морозом щеками, с глазами, полными возбуждения от темной чащи, где эти двое только что были. Они стояли, тяжело дыша, взгляд медленно возвращался к реальности: теплой, освещенной семейной комнате и родителям, что сидели там и смотрели на них. На какой-то миг это была встреча двух разных форм жизни: дети несли в себе какую-то первобытную дикость, она еще стучала в их крови, но им пришлось оставить ее, чтобы воссоединиться с семьей. Дэвид и Гарриет понимали детей, они сами были такими же в своих фантазиях и детских воспоминаниях и ясно видели себя нынешних: двое взрослых, смирных, домашних людей, почти жалких в их отлучении от стихии свободы.
Дети увидели, что родители одни, никого, а главное — Бена в комнате нет, и тогда Хелен подошла к папе, а Люк — к маме, и родители обняли своих шебутных детишек, своих детей — обняли крепко.
А наутро приехала машина за Беном — маленький черный фургон. Гарриет знала, что машина приедет, потому что Дэвид не ушел на работу. Значит, он остался дома, чтобы «удержать» ее! Дэвид сходил наверх и вынес чемоданы и сумки, которые спокойно упаковал, пока Гарриет кормила детей завтраком.
Забросил вещи в машину. Потом с каменным лицом — Гарриет едва узнавала его — поднял Бена, который сидел на полу в гостиной, отнес к машине и посадил. Затем быстро подошел к Гарриет, все с тем же суровым лицом, обнял ее одной рукой, отвернул от фургона, который уже катил прочь (Гарриет слышала доносящиеся из него вопли и вой), подвел к дивану, где, все еще крепко держа ее, сказал много раз подряд:
— Так надо, Гарриет, так надо.
Она расплакалась — оглушенная случившимся, но освобожденная и благодарная Дэвиду, который взял на себя всю ответственность.
Когда дети вернулись домой, им сказали, что Бен уехал жить в другое место.
— К бабушке? — спросила, обеспокоившись, Хелен.
— Нет.
Четыре пары настороженных, подозрительных глаз разом засветились облегчением. Истерическим облегчением. Дети запрыгали, не в силах удержаться, и тут же стали притворяться, будто это игра, которую они только что выдумали.
За ужином они истерично веселились и хихикали. Но в миг затишья Джейн резко спросила:
— Вы нас тоже отошлете?
Джейн была спокойной, флегматичной малышкой, Дороти в миниатюре, никогда не говорила сверх необходимости. Но в тот момент ее большие голубые глаза в ужасе уставились в лицо матери.
— Нет, конечно, — ответил Дэвид, но прозвучало это довольно грубо.
Люк объяснил:
— Они отослали Бена, потому что на самом деле он не наш.
В последующие дни семья расцвела, как китайский бумажный цветок в воде. Гарриет поняла, какой обузой для семьи был Бен, как он угнетал их всех, как сильно страдали дети; поняла, что дети говорили о Бене куда больше, чем родители готовы были признать, что они пытались найти с ним общий язык. Но теперь Бен уехал, и у них загорелись глаза, дети были в замечательном настроении и все время подходили к Гарриет с маленькими подношениями — конфетку, игрушку: «Это тебе, мам». Или бросались целовать ее, гладить по лицу или тереться носом — как счастливые телята или жеребята. И Дэвид взял на работе несколько дней отпуска, чтобы провести их со всеми — чтобы провести их с ней. Он был заботлив и ласков.
