Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
И нам поговорить вроде бы есть о чем. Я бы с удовольствием послушал их фронтовые байки и рассказы. А они? Как они воспримут то, что я рано или поздно обязан буду рассказать им?
Эта тактичность их, она ведь до времени. Сейчас начнем трескать что нам там принесут, борщ, щи, не знаю. И кто-нибудь под горячее возьмет и спросит меня, мол, как там, в светлом будущем? Построили коммунизм-то, потомки? И глянет так, вроде бы и не значит для него ничего вопрос и не сомневается в ответе, а вот в глазах я нешуточное ожидание прочту. Тщательно скрываемое опасение, что все они, весь их взвод полег зазря.
Что же мне делать?
Черт побери, как же глупо это все! Меня надо было в камеру какую-то спрятать, запереть ото всех, кормить раз в день, и чтобы я потихоньку сведения свои ценные выкладывал. Куда ты влез, капитан, с доверчивостью своей?! На хрена отпустил, с бойцами своими есть послал, сам толком не допросив? Тебе ведь страшно стало и противно от моего общества лишь после того, как я про полтора года войны сказал. А что бы почувствовал ты, узнав, как мы распорядились плодами победы, как мы живем?!
– Я пойду. Нездоровится что-то, и есть не хочу. Извините. – Я торопливо поднялся под удивленными взглядами бойцов, отошел от стола и застыл, чуть ли не хлопнув себя по лбу. Обернулся к Клыкову и, чувствуя, как губы растягивает жалкая и заискивающая улыбка, проговорил:
– Можно, я тут где-нибудь на лавке посижу. Никуда не уйду. Точно. Обещаю.
Клыков, переглянувшись с остальными, ровно так же не понимающими ничего, ответил:
– Ты не дури, парень. Чего едой-то брезгуешь? Или с нами сидеть не желаешь?
– Нет-нет, – торопливо, искренне боясь, то бойцы обидятся, зачастил я, – живот скрутило. Не хочу есть. Плохо мне. Плохо, блин, понимаете? – выкрикнул.
Развернулся и торопливо, чуть ли не бегом, направился по тропинке, обходя дом.
Это было решение, порожденное отчаянием. Не могу сказать, что я не склонен к рефлексии. В то же время это не самое мое любимое занятие. Но дальше тянуть, постоянно теребя себя и терзая, было нельзя. В полной уверенности – будь что будет! – я зашел в дом, демонстративно кивнул находящемуся на первом этаже солдату:
– Командиры у себя? Наверху?
Боец, ничуть не сомневаясь в моем праве спрашивать, указал рукой:
– Да, наверху все.
Я решительно взбежал по лестнице, касаясь перил рукой, и после короткого стука отворил дверь комнаты, в которой не так давно мы все сообща принимали немца. Перешагнул порог и остановился, увидев, что сидящие за столом командиры прервали собственный разговор в связи с моим появлением. Да уж. О том, что могу им помешать, я как-то не подумал. Впрочем, отступать смысла не было. Если уж набрался храбрости, то следует идти до конца.
– Товарищ капитан… лейтенант, – переводя взгляд с Терехова на Свиридова, я запнулся. Третий военный, сидящий с ними рядом, мне был не знаком. В смысле, имени его я не знал, а в лицо, конечно, помнил. Лицо, кстати говоря, кавказской национальности, в полном смысле этого слова.
– И… и вы тоже, товарищ, – теряясь, попытался я хоть как-то поименовать его. – Мне нужно поговорить с вами. Или с вами, товарищ капитан. Я не знаю, как будет правильнее. Я хочу рассказать вам о будущем.
– Сейчас не самое лучшее время, – покачал головой Терехов, – давай дождемся вечера, соберутся все бойцы, а ты как раз подготовишься. Устроим митинг, настроение поднимем ребятам…
– Нет! – прервал я капитана. – Тут все неоднозначно очень. Вы командиры, вам я и расскажу, а им – увольте. Потом сами расскажете или я доведу – это как решите.
Капитан с лейтенантом и третьим, неизвестным мне по званию и фамилии, переглянулись. Не дожидаясь их окончательного вердикта, я обошел стол так, чтобы видеть всех троих. И принялся за свой рассказ, от отчаяния совершенно неправильно строя фразы и коверкая предложения.
– Перед тем как вы все услышите, я хочу предупредить, что я родился через сорок лет после того, как закончилась война. Я был ребенком, когда произошло то… ну, то, что произошло. В общем, вы просто послушайте меня. А потом будете судить, ну, или расстреливать, как вам захочется.
Едва закончив с одной фразой, я торопливо выпулил другую. Чтобы у них не нашлось ни времени, ни желания меня прервать:
– В сорок третьем, осенью, войска РККА форсировали Днепр. Потом… да, собственно, какая разница! Победа была добыта весной сорок пятого, когда мы… в смысле вы взяли Берлин. Второй фронт открылся только в июне сорок четвертого. К тому времени четко стало ясно, что СССР одолевает. Тогда, чтобы не допустить Советы в Европу, американцы, англичане и канадцы высадились в Нормандии. Вот такая история. Они шли с запада, мы с востока.
Я сделал паузу. Что-то мешало мне. Мой взгляд метался по лицам сидящих людей. Привычно монументальный, отрешенный Терехов. Напряженно смотрящий, завороженный Свиридов. Третий военный, недовольно хмурящийся, недоумевающий. Стоп. Я понял.
– На вас форма была другая… почему сменили? Товарищ лейтенант? – Мне это резало глаз. Вместо вермахтовской гимнастерки с клеймом щита РОА на Свиридове была форма одного из тех, кто конвоировал меня. Зелено-серая вариация.
– Я… я так захотел, – застигнутый врасплох моим вопросом, развел руками. Будто бы за помощью, повернулся к Терехову. И капитан совершенно неожиданно за него заступился. Сидя на стуле, внимательно глядя на меня, скрестив руки на груди, он ответил:
– Лейтенант со своим отрядом встретились нам, когда мы выполняли задание в тылу. Они приложили все силы, чтобы помочь нам. Мы погибли вместе. Как солдаты Рабоче-крестьянской Красной армии. Здесь мы останемся ими же.
Я кивнул, принимая ответ. Понятно… хотя какое, к черту, «понятно»!
– Так вот, война окончена, восстановлено все хозяйство, все кредиты выплачены. Та же Европа замучилась выплачивать, вся легла под США, а разрушенный Союз все до копеечки отдал! Пятьдесят третий, Сталин умирает. За ним – Хрущев. В смысле, наследует. И тут вдруг получается, что Сталин плохой! Исказил он, понимаешь, линию Ленина, народ тут на смерть посылал, в ГУЛАГе гноил всех подряд. Но это ладно еще. Это цветочки. Через сорок пять лет после победы СССР разваливается. Понимаете? Не в результате войны или еще каких катаклизмов, а просто как бы сам собой. Выясняется, что мы неправильно коммунизмом занимались, зазря его строили, надо было капитализмом увлекаться. И это с трибуны говорят – главные лица государства…
– Что? – Незнакомый мне военный вскочил-таки со стула. С какой-то горячечной беспомощностью оглянулся на Терехова. Капитан сидел словно скала, с ничего не выражающим взглядом, все в той же позе, и на его высоких, обтянутых кожей скулах вспухли желваки. Кавказец вновь повернулся ко мне и потряс в воздухе сжатыми кулаками. – Что ты несешь?!
– А то! – неожиданно вызверившись, выкрикнул я. – У нас учебники были, понятно?! Там черным по белому написано – победа кровавая, тиран Сталин, да и Хрущев тоже тиран, и Брежнев бестолковый. Это все принимаешь за чистую монету: ведь учебник, в школе так учат, везде говорят об этом. В телевизоре, в газетах, книгах, журналах! Уже потом, когда в голове что-то появляется, в Инете копаешься – и глаза на лоб лезут! Оказывается, во время Сталина-то оправдательных приговоров было в десять раз больше, чем сейчас, когда я живу! Что ж за тоталитаризм такой? Смотришь на эти чистки пресловутые, а там большинство оказываются не то что посаженные, а просто из армии уволенные! Реабилитированных сколько, через год, через два – уму непостижимо! Да и бог с ним, со Сталиным-то, давно это было. Но вот вы мне сейчас рассказали, а я же читал воспоминания фронтовиков всяких, сколько передач смотрел, и везде, всегда: мол, власовцев расстреливали сразу же. Прям моментально. И снова литературу открываешь, и волосы дыбом встают. Если вы расстреливали всех, так откуда же заключенных столько, откуда отфильтрованных столько взялось?!
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
