В этот момент в дверь кабинета робко постучали.
Морозов вздрогнул, словно от пушечного выстрела.
— Кто там? — рявкнул он.
— Там внизу человек, от великого князя. Петра Арсеньевича разыскивает, — ответил тонкий, испуганный голосок, принадлежавший, скорее всего, одному из сотни лакеев, нанятых на бал.
Смирнов повернулся и пошел к двери, не удостоив Николая Венедиктовича взглядом. Сам виноват… Так-то оно так… Опять накатила дурнота. События последних дней совсем измучили. Прежде Петр Арсеньевич от всего спасался на своем заводе. Особенно в «кухне», как мастера ее называют. Там часами можно смешивать разные настойки и сиропы, выдумывать формулы, пробовать их, рисовать этикеты, бутылки и ни о чем более не думать. Ничто кроме собственного труда перемене не подвластно. Все вокруг пытаются мир менять, и злятся, что не выходит. О благе народном думают, обо всех сразу. Свою жизнь наладить мочи нет, как же всех сразу-то осчастливить собираются? Вспомнился старик Минор. На одном из собраний у Рябушинского горячо выступал какой-то литератор, призывая «русскую буржуазию» к прогрессу. Ради этого прогресса никаких денег жалеть не надо, говорил он. Требовал дать «им» денег, а они на них будут делать революцию. Кто «они», что за «революцию»? Петра Арсеньевича на это сборище Морозов привел, не сказав, однако, что намечается.
— Велика амбиция, да мала амуниция! — внезапно встрепенулся Минор, сидевший рядом с ними и большую часть пламенной речи будто проспавший. — Французская революция поднялась на плечах огромной науки, великих естествоиспытателей, математиков, мыслителей! И сама двигалась великими талантами вроде Мирабо, Дантона, Карно. А у нас что? Имя им легион! Но это имя не легион великих людей, а имя бездарных профессоров, непризнанных артистов, несчастных литераторов, студентов, не кончивших курса, людей с большим самолюбием, но малыми способностями, с огромными претензиями, но без выдержки и силы на труд! Что вы предлагаете? Что вы вообще можете? Да только воздух сотрясать, да в цыплячью грудь свою пальцем тыкать! Кто вы такие? Чем живете? Что вообще в жизни сделали? Лентяи и пустозвоны, возомнившие, будто право имеют!.. Вечная беда интеллигенции нашей, излишнее самомнение. Получив среднее, а если прямо сказать — дрянное образование в какой-нибудь гимназии, да проучившись курс-другой в университете, всякие выходцы из мещан и обнищавших дворянчиков тут же перестают что-либо читать и чем-либо интересоваться. Все их убогое представление о мире зиждется на околоточных сплетнях и чтении газет. Забыв вскоре и то немногое, что им удалось вынести из своего короткого ученья, мнят тем не менее, себя людьми образованными и думают, будто мир в состоянии переустроить!..
«Дело спасти», — Смирнов усилием воли остановил нахлынувший поток сомнений. Что сделано, то сделано. По глупости, не подумав и «на авось». Двоюродный брат, Николай Венедиктович, с детства осторожен. Трусоват, если уж по правде. Потому, из-за трусости своей, все хочет заранее знать, везде соломки настелить, других людей под свою дуду плясать заставить. Чтоб все заранее знать, чтоб ко всему подготовится. Неизвестности не может вынести. Со страху голову потерял совсем.
Неожиданно в глазах у Смирнова потемнело, и он был вынужден остановится, даже рукой за стену схватился. Шедший впереди лакей ничего не заметил.
— Вам плохо? — раздался вежливый, но холодный голос. Ни единой нотки участия и беспокойства в нем не было.
Смирнов поднял голову. Перед ним стоял мужчина средних лет, в щегольском черном фраке и черной же манишке. В петлице его была зеленая гвоздика.
— Князь Лионзов от его высочества, — сказал он. — Для вас предназначается эта записка.
Смирнов взял листок бумаги, развернул и прочитал. Потом тряхнул головой, пытаясь отогнать темноту от глаз.
«Вы или ваше доверенное лицо будьте завтра в банке Розенберга в полдень. При передаче суммы может присутствовать один свидетель по вашему выбору».
— Позвольте, — князь Лионзов показал глазами на записку. — Не могу оставить это у вас.
На секунду Смирнову показалось, что все это дурной сон. Это не может быть! Неслышно за его спиной появился Николай Венедиктович. Он хотел что-то сказать, но, увидев Петра Арсеньевича, побелел.
— Что?… Что? — пролепетал он, потом осторожно вынул листок из руки Смирнова.
— Позвольте! — вскричал Лионзов.
Но Николай Венедиктович его не слышал. Он был близок к обмороку.
— Да что же это? — забормотал он, растерянно хлопая глазами. — Как же можно так?.. Что это?..
Из бальной залы донесся громкий голос Рябушинского, провозглашающий тост:
— Не за правительство, а за народ русский, терпеливый и многострадальный, ожидающий своего истинного освобождения!..
Окончание тоста утонуло в поднявшемся гуле тревожных голосов.
XIV
Алексей Федорович Кошкин, начальник московской уголовной полиции, был обижен. Мало того что ему не посчитали нужным рассказать, чем окончился арест троих бомбистов на Ходынском поле, так еще и хамски потребовали «не вмешиваться». А ведь арестовали-то полицейские! Ни охранка, ни жандармерия ни сном ни духом!
— Палец о палец больше не ударю, — раз в двадцатый повторил Кошкин и сам знал, что это неправда. Если что-нибудь «эдакое» во время коронации все же случится, то великий князь найдет виноватого. Им будет милейший Алексей Федорович. Ибо все остальные службы, отвечающие за порядок и безопасность торжеств, находятся в прямом подчинении Сергея Александровича, чтоб ему пусто было. Какой из этого следует вывод? Придется все равно глядеть в оба и во все «вмешиваться», хоть охранка и запрещает. Будто это самому Кошкину лично необходимо.
После вчерашней облавы на Хитровке Алексей Федорович отдыхал. Ничего крупного не нашли. Один опийный притон да бордель без лицензии с пятью девками. Больше с убогими возились, одевая их в теплое да разводя по богадельням и больницам. Поэтому когда в одиннадцать вечера в дверь его кабинета начали громко стучать, Кошкин пал духом. Ничего хорошего этот стук не предвещал.
Он встал, убрал в ящик остатки своего ужина, поправил жилет и набросил на плечи пиджак. Только после этого открыл.
На пороге стояли двое — Савва Морозов и бледный, дрожащий, худой субъект с жидкими темными волосами. Тощий субъект оказался директором смирновского товарищества, чью водку господин Кошкин уважал чрезвычайно.
Через час Алексей Федорович закончил писать и дал папке гриф: «Об ограблении П. А. Смирнова. Секретно». Естественно, ни о каком формальном расследовании речи быть не могло. Ведь замешан сам Сергей Александрович Романов. Однако вернуть деньги еще надежда есть. Мошенники еще не успели покинуть Россию, а может быть, даже до сих пор в Москве. Уголовный сыск обладал широчайшей информаторской сетью, так что оставалась надежда, что большой друг Морозова Алексей Федорович не откажет в помощи. Впрочем, всего ему решили не рассказывать. Только про деньги и «случайно дошедшие слухи о готовящемся покушении».
