— За что?
— А за то, что он такой расфуфыренный пижон.
— И после всего этого он завалил все отделение экзотическими фруктами, — констатировала с хитрой улыбкой подруга. — Тебе не кажется, что за этим что-то есть?
— Есть, — согласилась Галя. — Но не то, что ты думаешь.
В это время к ним подошел Королев.
— Девчонки, а вы почему не налетаете? Тут бананами и апельсинами ужраться можно, и все даром. Внизу еще коробки остались.
— Если я захочу получить милостыню, то пойду и сяду на паперти, — отозвалась Оксанка. — А ты кушай, кушай, Петенька. Можешь и мою долю слопать, мне не жалко.
— Ой, ой, ой, а мы не гордые. И слопаем, и не подавимся. Не знаю как у кого, а у нас что зарплата, что милостыня — все едино.
И Королев поволок в сестринскую целый пакет, набитый апельсинами.
— Видала? И этот мне Беленьким глаза колет! Надо сказать ему пару ласковых наедине. Совсем страх потерял, — вздохнула Оксана и отправилась вслед за ним.
Вечером, выходя из госпиталя, Галя совершенно неожиданно для себя увидела Юру. Он стоял с букетом цветов и махал ей рукой.
— Привет! Вы меня еще помните, Галя?
— Хотела забыть, но бананы стоят у меня перед глазами, как живые.
Он засмеялся.
— У тебя отменное чувство юмора!
— У тебя тоже, если ты, несмотря на все то, что я тебе наговорила вчера, снова захотел меня видеть, — ответила она, тоже переходя на «ты».
— Да, по поводу вчерашнего… — Он потер переносицу. — Чем больше я думал о твоих словах, тем больше убеждался в твоей правоте, Галя.
— Вот как? — усмехнулась она.
— Да. И именно об этом я хотел с тобой поговорить. Ах да! — спохватился он и подал ей букет. — Это тебе. Поедем со мной куда-нибудь. Поужинаем.
— За цветы спасибо, а вот с ужином как-нибудь в другой раз.
— Если женщина говорит: «Как-нибудь в другой раз», это почти наверняка означает «никогда».
— Ну, вот, ты сам все отлично понял, — вздохнула Галя.
— Мне необходимо поговорить с тобой, — сказал он с какой-то еле уловимой жалобностью в голосе.
— Не вижу никакой необходимости в этом. Всего хорошего, Юра, — она повернулась и пошла к автобусной остановке.
— Галя, подожди! Я прошу тебя! — Он повернул ее к себе. — Многое из того, что ты говорила, правда. Правда и то, что все мы живем, не задумываясь, не анализируя и не критикуя себя. Мы все очень себя любим. Но иногда от этого устаешь… Мне тридцать лет, Галя. И мне действительно всегда казалось, что в этом мире нет ничего настоящего. Я считал, что каждый играет свою роль, расписанную вплоть до гробовой доски. У одного роль сантехника, у второго — заводского рабочего, у третьего — политика, у четвертого — учителя, и так далее. Но ты… Я не ожидал ничего подобного от простой медсестры, которая должна была бы быть счастлива оттого, что с ней познакомился такой человек, как я. Так требовала ее роль. Но ты повела себя совсем иначе. Ты вела себя так естественно, так непринужденно… Послушай, возможно, я еще никогда и ни с кем не говорил так серьезно. Кроме случаев, касающихся бизнеса, разумеется. Так вот… Я хочу, чтобы ты… стала моей женой. Погоди, не говори ничего! Я не планировал жениться еще несколько лет. Но ты мне ужасно нравишься. Я мог бы сказать, что люблю тебя, но я говорил эти слова стольким женщинам, что они для меня ничего не значат. Они — как пустой звук. А я не хочу дарить тебе пустые звуки. Просто выходи за меня, и ты не пожалеешь. Клянусь, не пожалеешь ни об одной минуте, проведенной рядом со мной.
— И что значит твой сегодняшний жест? Попытка завоевать мое расположение?
— Надеюсь, попытка была удачной? — усмехнулся Юра.
— А я думала, ты действительно захотел порадовать этих ребят в госпитале… — Галя приподняла его руку и сунула под мышку букет. — Все, господин предприниматель, я вас выслушала. Если вы закончили, то позвольте мне покинуть вас и отправиться домой. Едет мой автобус. А цветы подарите той дурочке, которая согласится выйти за вас замуж и без апельсинов.
Галя успела подбежать к автобусу, вскочить на заднюю площадку. Невольно она взглянула в окно и сквозь грязевые разводы увидела стоящего в растерянности Юрия.
Вот он, принц на белом коне. Прискакал прямо за ней, сверкая золотом и драгоценными каменьями. Но он не вызвал в ее душе ровным счетом ничего, никаких чувств, кроме жалости и досады.
Маленькая прагматичная негодяйка, сидевшая внутри нее, немедленно завопила: «Какая же ты дура! Что ты наделала?! В кои-то веки на горизонте появился богатенький Буратино, а она, видите ли, слишком гордая, чтобы сыграть роль Мальвины! Идиотка! Давай, езжай домой, заберись с ногами в кресло и сиди там с книгой, пока не заплесневеешь от старости!».
«И буду сидеть! — упрямо оборвала свою прагматичную половину Галя, отворачиваясь от окна. — А за апельсины меня никто не купит».
9. Живые
«Привет из Чечни! Здараствуй Степа!
Вот палучил от тебя письмо с фоткой и в этот же день наш замполит привез наши фотки и я решил одну тибе отправить, правда она плохо палучилась. Мы все на ней как свиньи грязные. Только из рейда. Самое веселое что я потерял твой конверт, а там у тибя написан новый адрес. Но я все равно написал. Подумал что в Москве не дундуки сидят разберутся.
Дела у меня идут нормально, служба идет постарому. Вот завтра едем в одно местечко на зачистку. Они там падлы двоих наших ребят положили. Короче дадим им просраться.
Ты помнишь того мудилу артилириста? Лехой звали. Вчера получил от него письмо, что ранен в руку и лежит в полевом госпитале Моздока. Читали всей ротой и усирались от смеха. Одни маты перематы всякая фигня про то как он дрочит одной рукой на медсестер. Полный атас.
Напиши как паправляешься. Все наши пацаны тибе шлют привет. Спрашивают сделали тибе протезы или нет. Держись старик. Все будет нормально. За тебя и за других пацанов этим гадам жизни тут не будет.
Если сможешь пиши.
Твой друган Олег (Петюня).
Что с девчонкай своей растались не бери да головы».
«Здорово, Петюня!
Я очень рад, что у вас все хорошо. Я тоже потихоньку поправляюсь. Как я уже писал, меня перевели из Бурденко в Химки (адрес на конверте). Тут много ребят из Чечни и других мест. Много играем, говорим. Особенно по вечерам.
Знаешь, вечерами тут какое-то особое настроение. Или, может быть, мне просто кажется. Трудно объяснить, что это за настроение. И не тоска вроде, а какое-то странное ощущение потери. Но эта потеря не пугает. Меня сейчас вообще почему-то ничего не пугает. Сегодня за ужином я вдруг подумал, как намного я теперь отличаюсь от того Степана, которого привезли в учебку, лысого, дрожащего, готового ко всему и ни от чего не защищенного. Помнишь, с каким ужасом мы смотрели на те покореженные алюминиевые тарелки, куда нам вывалили «пайку» — холодную картошку и вареную рыбу. Кругом любопытные глаза столовского наряда. Нам всем тогда было страшно и неуютно. И мы тогда не знали, что нас ждет.
