— Это ложь! Я не молился ни о чем подобном, — возмутился Виталь. — Я живу в доме по вашей просьбе, по вашей же просьбе привожу в порядок старинную библиотеку, разбираю древние манускрипты на иврите, оставшиеся от того старика, который жил в доме раньше. Но я никогда не молился злому духу, не просил его ни о какой помощи, и мне и в голову не пришло бы причинить подобное зло моему лучшему другу.
Виталь с недоверием глядел на Антонио.
— Как вы можете обвинять меня в подобном преступлении? Неужели вы думаете, что в надежде заполучить палаццо, который я мог бы купить за свои деньги, я вдруг пожертвовал бы жизнью самого близкого друга? Синьор, вы просто убиваете меня!
Синьор Антонио внимательно выслушал его, как будто бы еще не приняв ничьей стороны.
— Но разве в этом доме нет синагоги? — вопросил один из священников, тот, что выше ростом и, судя по виду, старше.
У него были темные волосы с проседью и острые черты лица. Но в выражении лица не наблюдалось жестокости. — Разве там, в Ковчеге, не обнаружились свитки с вашей Торой?
— Все это там есть, это правда, — подтвердил Виталь. — И все это уже было там, когда я переехал. И всем известно, что вещи остались от иудея, который жил в доме раньше. Двадцать лет эти свитки пролежали под слоем пыли.
При этих словах синьор Антонио как будто пришел в сильное волнение. Однако ничего не сказал.
— И ты никогда не использовал найденные манускрипты, чтобы творить злые молитвы? — спросил второй священник, более робкий с виду, зато теперь дрожавший от плохо скрываемого возбуждения.
— Я могу признаться перед всеми, что не использовал свитков в своих молитвах, — проговорил Виталь. — Если говорить откровенно, то я скорее гуманист, поэт и врач, чем правоверный иудей. Простите меня, но я не молился над свитками. Я хожу в синагогу с друзьями на субботнюю молитву, вы знаете моих друзей, они известны всем, это уважаемые в городе люди.
— Ага, — произнес старший священник. — Значит, ты утверждаешь, что не произносил священных и благочестивых молитв над этими странными книгами, и нам следует считать их сакральными книгами иудеев, а вовсе не непонятными, нечестивыми свитками с заклинаниями и тайными знаниями?
— Ты отрицаешь, что совершал подобные преступления? — спросил второй священник.
— Почему вы меня обвиняете? — воскликнул Виталь. — Синьор Антонио, я люблю вас. Я люблю Никколо. Я люблю его будущую жену как родную сестру. Вы еще со времен Падуи стали для меня настоящей семьей.
Синьор Антонио был заметно тронут, однако держался невозмутимо, как будто выдвинутые обвинения требовали от него твердости духа.
— Виталь, отвечай мне правду, — велел он. — Ты околдовал моего сына? Ты произносил над ним непонятные заклинания? Приносил ли ты клятвы врагу рода человеческого, предлагая ему смерть христианина с какой-то темной целью?
— Никогда, ни разу в жизни я не обращался к врагу ни с единым словом! — ответил Виталь.
— Тогда почему мой сын так ужасно болен? Почему он угасает день ото дня? Почему он так терзается и почему демон в эту самую минуту беснуется в твоем доме, как будто с нетерпением ожидая, когда ты исполнишь его мрачное поручение?
— Лодовико, это ты сделал? — спросил Виталь. — Ты убедил в подобных глупостях всех, кто пришел сейчас сюда?
— Позвольте мне сказать, — вмешался я. — Я для вас человек чужой, однако мне не чужды причины, вызвавшие хворь вашего сына.
— Но кто ты такой, чтобы мы выслушивали твое мнение? — спросил пожилой священник.
— Я путешествую по миру, изучаю естественные науки, растения и редкие цветы, даже яды, чтобы находить от них противоядие.
— Замолчи! — выкрикнул Лодовико. — Как ты смеешь вмешиваться в семейные дела! Отец, прикажи музыканту уйти. Он же просто прислужник Виталя.
— Не совсем так, синьор Антонио, — возразил Виталь. — Этот человек многому меня научил. — Он обернулся ко мне, и я прочел написанный на его лице страх и неприкрытое сомнение, что все, рассказанное мною, может оказаться неправдой, ведь теперь исход дела зависит только оттого, насколько верны мои слова.
— Синьор, — обратился я к отцу семейства. — Вот перед вами стоит черная икра.
— Из папского дворца! — вставил Лодовико. И разразился потоком слов, пытаясь заглушить меня. Но я не сдавался.
— Вы видите перед собой икру! — повысил я голос. — Она черная, соленая на вкус. Вы и сами прекрасно знаете, какая она. Так вот, уверяю вас, если вы съедите четыре, возможно, пять ложечек, то уже скоро побледнеете и покроетесь липким потом, как и ваш сын. Более того, человек преклонных годов, как вы, может даже сразу умереть от такого количества.
Оба священника уставились на небольшой серебряный поднос с блюдцем икры, и оба инстинктивно отодвинулись подальше.
— Синьор, — продолжал я. — В вашей оранжерее, позади большого двора, имеется растение, известное в Бразилии под именем Багровая Смерть. И я утверждаю, что одного черного семечка этого растения довольно, чтобы довести человека до серьезной болезни. А постоянное употребление этих семян, размолотых и подмешанных в соленую пищу, наверняка приведет человека к гибели.
— Я тебе не верю! — прошептал старик. — Кто пошел бы на такое преступление?
— Ты лжешь! — выкрикнул Лодовико. — Изобретаешь нелепую ложь, чтобы защитить своего покровителя, и кто знает, в каких грехах замешаны вы оба!
— Тогда отведай икры, — предложил я. — Только съешь не одну маленькую ложечку, какой пытался накормить брата, а съешь все. И мы увидим, как правда выйдет наружу. Но если и этого недостаточно, я могу отвести вас вниз и показать растение, доказав его смертоносную силу. Найдите какое-нибудь бродячее животное с римских улиц и скормите ему семена растения, и вы увидите, как несчастное создание задрожит и немедленно скончается у вас на глазах.
Лодовико выхватил из рукава кинжал.
Священники тут же принялись кричать, чтобы он успокоился, держал себя в руках, не валял дурака.
— Неужели ты собираешься есть икру кинжалом? — удивился я. — Возьми серебряную ложечку. Так будет удобнее.
— Все сказанное этим человеком — ложь! — закричал Лодовико. — Кто из живущих под этой крышей сделал бы такое с моим братом? Кто посмел бы? А эта икра с кухни самого святейшества папы. Это просто омерзительная ложь!
Наступила тишина, как будто кто-то внезапно прозвонил в колокол.
Синьор Антонио внимательно разглядывал своего незаконнорожденного сына, который по-прежнему стоял передо мной, сжимая кинжал. Я почти не смотрел на него, застыв в прежней позе с лютней за плечом. Что же касается Виталя, молодой доктор побледнел, его била дрожь, он был готов разразиться слезами.
— Зачем ты это сделал? — спросил синьор Антонио негромко, его вопрос явно адресовался Лодовико.
— Я ничего не делал! Нет у нас такого растения!
