мужика, спавшего в телеге, которую мы объезжали. Наша лошадь рванулась, бросилась в сторону, и шарабан вприпрыжку понесся по канавам около дороги.
– Это за что? – крикнул я, хватая Павла Петровича за руку.
– За то-то!
– Как «за то-то»? С ума спятил?
– А он чего растянулся?
– Да тебе-то какое дело?
– Знаешь, какое!
Павел Петрович глянул на меня веселыми, дикими глазами, тряхнул головою и, чувствуя себя вполне «удальцом», бешено дернул вожжи. Лошадь задрала морду и понеслась еще быстрее.
Мужик остался далеко сзади со своими криками и бранью. «Казак» подпрыгивал с чемоданом. Я еле удерживался за край шарабана. А впереди была гора и под горою овраг с самым коварным мостиком. Положение оказалось критическим.
– Гэй! Гэ-ей! – все азартнее выкрикивал Павел Петрович, потрясая арапником.
«Ради бога, потише!» – чуть не сорвалось у меня с языка… но я вовремя вспомнил, что в таком случае Павел Петрович погнал бы лошадь еще бешенее, и рискнул на противоположную тактику.
– Ух, здорово! – крикнул я с деланной храбростью, – вот это я понимаю, вот это – лошадка!
– А что? Я говорил тебе.
– Прелесть! – повторил я. – Замечательно идет!.. Только, кажется, наезжена плохо… не вымуштрована… Ведь, например, не можешь сразу пустить «ходой»?
– Как не могу? Ерунда!
Павел Петрович вскочил и сразу осадил лошадь на полгоре. Лошадь даже захрипела и, покачиваясь и упираясь, пошла дробным шагом.
– Каково? – мигнул Павел Петрович.
– Лихо! – сказал я и чуть не расхохотался.
От сердца у меня, признаться, отлегло. К тому же «опасность миновала», – мы поднимались в гору. Оглянувшись с нее, я увидел вдалеке мужика, над которым показал свою удаль Павел Петрович. Мужик ехал шагом и, сидя на грядке телеги, сосредоточенно глядел на нас.
– Вот он, голубчик! – заметил Павел Петрович и с веселым хохотом погрозил ему арапником.
«Из-за чего это он, – подумалось мне, – постоянно выкидывает такие штуки? Ведь далеко он не такой ʺразбойникʺ, каким хочет себя показать!»
С горы между тем показалась усадьба Павла Петровича. Он ударил по лошади, и минут через десять мы были уже на дворе.
III
– Обедать! – крикнул Павел Петрович на весь дом, входя в переднюю.
Горничная, сидевшая в ней, вскочила, усмехнулась и скрылась в комнатах.
– У меня строго! – заметил Павел Петрович и подмигнул ей вслед.
Обед, действительно, был подан скоро.
Мы сели за него вдвоем, потому что жены Павла Петровича дома не оказалось. Проголодавшись дорогой, я ел за двух и молчал. Павел Петрович только пил и первый начал разговор:
– Ты где обыкновенно обедал в Харькове? Небось все по кухмистерским?
– Нет, дома.
Павел Петрович улыбнулся.
– Дома? Навряд… Извини, если не поверю.
– Что же тут невероятного?
Павел Петрович махнул рукой:
– Да уж ваша братия известно как живет!
– То есть чья это «братия»?
– Да студенты и всякие такие… Все по кухмистерским. Конину жрут.
– Во-первых – я не студент, а во-вторых, и студенты не все одинаково живут…
– Что такое? – насмешливо-медленно перебил Павел Петрович и потом сразу сдвинул брови и заговорил строго и убедительно. – Да кому же ты рассказываешь? Я, брат, вдесятеро лучше тебя знаю эту компанию… Расскажи кому-нибудь другому.
Я удивленно поглядел на него, потому что знал, что он даже в университетских городах никогда не бывал.
– Да где же ты ее мог узнать? – спросил я. – Ведь ты…
– Ну что «я»? Как это «где»? Я, брат, когда жил в Москве…
Я не утерпел и в свою очередь перебил его:
– Да ты в Москве был еще трехлетним! Ты не видал ее…
Снова удивленный и строгий взгляд со стороны Павла Петровича.
– То есть как это не видал? Если ты не видал, это не значит, что я не видал.
– Конечно, из-за этого-то не значит. Но суть в том…
– Да я Москву как пять пальцев знаю.
– Ну опиши мне… Ну, хоть Кремль.
– Да я у тебя не на экзамене!
– Конечно, не на экзамене, но все-таки опиши, пожалуйста. Что ты там видел, например?
Павел Петрович вздохнул и покачал головою.
– Как это «что видел»? – спросил он с презрительным сожалением. – Что все видят, то и я видел.
– Ну что же все видят?
Павел Петрович начал злиться.
– «Сто видят»!.. «Сто видят»!
– Нет, ты дразниться-то погоди.
– Да ну понятно что! Дома, церкви, бульвары, магазины… Ты, братец, ей-богу, ошалел!..
– Стой! Стой! – завопил я. – Как «бульвары, магазины»? Да в Кремле, кроме дворцов, церквей и присутственных мест, ничего нету – ни бульваров, ни магазинов!
Павел Петрович, презрительно скосив губы, пожал плечами и спокойно, тоном, каким говорят с детьми, возразил:
– Да не обыкновенные же магазины, деточка! Ведь можно было догадаться, что я говорю про лавчонки, где продают… Ну, крестики разные, картинки… А ты, голубчик, воображаешь, что там магазины с зеркальными стеклами?
Я опять перебил:
– Погоди… а бульвары-то где ты видел?
– Я про бульвары и не думал говорить.
– Как не думал? Ты сказал: «Дома, церкви, бульвары…»
Павел Петрович откинулся на спинку дивана и развел руками:
– Это, наконец, черт знает что! Ты в глаза лжешь, – воскликнул он. – Уверяет меня про какие-то бульвары…
– Да как же не уверять? Как тебе не стыдно?..
– Ты, брат, беспамятен стал, как старая…
Окончание фразы было такое, которое передать нет никакой возможности. Я махнул рукой и смолк.
Помолчали…
Павел Петрович катал из хлеба шарики и насмешливо «играл» глазами. Я бесцельно глядел в окно на золотистый свет кроткого осеннего солнца.
Наконец, Павел Петрович выпил рюмку водки, понюхал, вместо закуски, кусок хлеба и, раскуривая папиросу, заговорил опять:
– А что действительно студенты кониной пробавляются, – я докажу тебе. Если ты ничего не читаешь, так я тебе помогу, дам «Отечественные записки», там даже рассказ про это напечатан. Здорово этих «ученых» прохватывают.
– То есть как «прохватывают»?
– Очень просто.
– Да за что прохватывать-то? Ведь нельзя же обидеть умного человека, если даже самым ехидным тоном сказать: «Ты конину ел…» Я, право, все-таки не думал, что ты о людях по кошельку судишь.
– А почему же и не судить! Не лезь в волки, когда хвост собачий.
– Хвост-то тут при чем?
Павел Петрович махнул рукой.
– Молчи, молчи, брат! Не связывайся! Ты, я вижу, еще многого не дотяпываешь.
– Как это «не дотяпываешь»?
– А то как же… Молодо-зелено… Я, брат, и не таких-то молодцов «остригал».
Павел Петрович поднялся.
– А самое лучшее, – докончил он, – оставить эту материю. – И, весело и хитро играя глазами, выпил еще рюмку и ушел спать.
IV
Я тоже пошел в кабинет и прилег на кушетке. Но заснуть не
