Туарэй выделил среди прочих командира и заговорил на языке гор: — не мешайте каравану пройти.
Тот отшатнулся, будто получил удар в лицо, а заодно и плевок в глаза; красное лицо пошло морщинами гнева.
— Не будет такого, чтобы волшебник, демон или дух командовал в моих стенах! — вскричал гном, чей шлем был украшен серебряной чеканкой и самоцветами. — Горный Государь закрыл пути, и я, Гронстват Саулд эаб Дунно прослежу, чтобы так и осталось!
В жёлтых глазах Туарэя горело бессмертное пламя, безумный гнев рвался наружу, но тонкая перегородка старой личности ещё едва удерживала его.
— Не волшебник, — выдохнул Туарэй, — не демон и не дух перед тобой, но бог и хозяин всего. Повинуйся.
— Ха! — Рот командира широко раскрылся, сверкая золотыми зубами. — Отвага, честь и верность долгу — вот, мои боги, и других не надо! Сомкнуть щиты, клянусь кремнием и камнем, порубим его на кусочки!
Мушкеты загрохотали со стен, свинец бился о растрескавшуюся кожу и чешую, превращаясь в раскалённые брызги, бородачи с грозным воем надвинулись, замелькали топоры и заработали копья, но дерево горело, а сталь плавилась и калечила смертных. Туарэй стоял посреди толпы, содрогаясь от гнева. Два голоса звучали в голове, и один угасал, тогда как второй набирал мощь:
«ИСПЕПЕЛИТЬ!!!»
Изуродованный рот бога приоткрылся и наружу хлынул ревущий поток огня. Ближайшие гномы погибли в плазменной вспышке, остальные отшатнулись прочь, т а я, словно плоть их стала воском. Через мгновение он запрыгнул на стену, схватил когтистой рукой одну из пушек, поднял её, разрывая цепи, крепившие лафет к галерее, и швырнул, убив десяток стрелков. Доргонмаур указал на противоположную стену, волнистый язык побелел от жара, издал тонкую ноту, и исторг луч, который мгновенно обращал гномов пеплом. Покончив с этим, Туарэй повернулся к бойницам цитадели, из которых другие солдаты продолжали стрелять.
«Окажи милосердие…»
«ИСПЕПЕЛИТЬ!!!»
Туарэй повёл левой рукой, расчерчивая по воздуху пылающее плетение, шепча слова. Когда-то у него были безобидные светящиеся мотыльки, потом он заменил их на воинственных огненных светлячков, теперь же, слушая внезапное вдохновение, он сочинил новое заклинание. Да будут плазменные стрекозы!
Десятки насекомых, созданных из раскалённого газа, застрекотали в горном воздухе, наполняя его жаром. Слушаясь создателя, они понеслись к твердыне, прорвались внутрь и тут же загремели взрывы. Огонь, пар, предсмертные вопли неслись наружу несколько минут без перерыва, а потом всё перекрыл рёв огня. Туарэй стоял, прислушиваясь к ощущениям, открыл рот и потянул воздух. Тот же миг все огненные лепестки стали скручиваться и стремиться к божеству, они рекой протекали сквозь драконьи и человеческие зубы в глотку, неся с собой души погибших. Пожар закончился, не успев разрушить крепость, не пожрав склады и деревянные стойла, в которых вопили скаковые овны и козероги, только жидкий дымок теперь убегал в высь.
«МАЛО!!! ЕЩЁ!!!»
«Пожирать других — удел паразитов».
— И хищников, — сказал Туарэй, выдыхая пар, — не стоит забывать о хищниках.
Он спрыгнул в чёрный от копоти двор, полоснул копьём по железной решётке, плавя её, а потом ударом кулака выбил тяжёлые гранитные врата наружу. Крепость пала.
///
Караван переправился по мосту лишь к вечеру, люди прошли через врата и Самшит начала молитвенное пение прямо во дворе, среди обугленных останков. Её чистый голос каким-то образом делал место боя одновременно и более прекрасным, и ещё более ужасным. По крайней мере, так чувствовал Туарэй, глядя с высоты. Чистая сила, не испачканная в золе, и не приправленная горечью пепла, втекала в его сердце через развороченную грудь. Души гномов, хоть и наполнили его, были жалкой подкормкой по сравнению с искренним поклонением.
— Нужно больше верующих.
«ПОЛОВИНЧИКИ БЕСПОЛЕЗНЫ!!! СОЖГИ ИХ!!!»
— Половинчики, — повторил Туарэй, задумчиво.
Из шестнадцати семей, живших в памятном селении, к каравану присоединилось всего три, и до пограничной крепости они добрались далеко не в полном составе. Вопреки его слову, нелюди выступили все вместе, ибо кровные связи в этом племени весьма прочны. Но даже под защитой от зимней стужи и голодных тварей многие не пережили путь. Прежде всего, — дети и старики. Первых морил голод, вторые уходили в ночь сами, когда понимали, что всех их обильных припасов не хватит, ведь невысоклики едят за троих, а бесконечная дорога в горы тяжела. В конце концов, они забили своих ездовых свиней и тащили повозки сами, сколько могли, потом бросили их тоже, вместе со всем, кроме тёплой одежды и простых инструментов.
Наверное, их следовало пожалеть, но Туарэй в своём сердце жалости не находил, только следил, как сгорал жир под обветренной кожей, как выступали толстые жилы, и суровели худеющие лица. Прожив тысячи лет в плодородных холмах, невысоклики забыли, что произошли от кочевников древнего мира, от юрких, незаметных и очень выносливых существ. Они забыли, а их тела ещё помнили, и вернулись к старым привычкам куда как быстро. Ты приспосабливаешься, или погибаешь.
Особенно внимание Туарэя привлекал лидер примкнувших к каравану невысокликов, тот, с седоватыми каштановыми кудрями и баками. Он назвался Реджинальдом Вестен-Трумоосом.
Туарэй со свистом втянул обжигающе холодный воздух и спрыгнул с крыши твердыни во двор. Он прошёлся по обугленному камню, вдыхая останки павших защитников, оглянулся на Самшит, которая ловила каждое его движение.
— Крыша над головой, пища из кладовых, ездовые звери. Дальше дорога пойдёт быстрее, но сначала потребно сменить телегам колёса на полозья. Займитесь с завтрашнего дня.
— Со всем рвением, мой бог!
Во дворе был каменный проём без двери, за которым бежала вниз лестница. Он нырнул внутрь, сгорбившись, чтобы не царапать рогами потолок, клацанье когтей отдавалось громким эхом, дымящиеся раны мерцали в темноте. Он спустился в подземелье, где оказалось множество очень низких камер, — нор, зарешечённых толстыми прутьями. Все кроме одной пустовали. Внутри полулежал гном, закованный в кандалы, узник выглядел бледным и измождённым, одежды из свалявшегося меха делали его похожим на старую облезлую росомаху, а мерцание Туарэя заставило щуриться — настолько давно он не видел света.
— Имя?
— Кто ты? — прохрипел гном.
— Я проявлю милосердие на этот раз, ибо сыт. Имя?
— Таргон…
— За что тебя посадили в такое тесное узилище?
— Контрабанда, браконьерство…
— Как хорошо ты знаешь горные пути?
Глаза гнома наконец-то привыкли к мерцанию, и он смог рассмотреть Туарэя и ужаснуться:
— Мать-Гора, что ты за чудовище такое⁈
Бог повёл пальцами, составляя чарограмму, вложил в неё каплю силы, — и гном закричал. Он катался в тесноте, звеня цепями, ударяясь головой о низенький свод, пока ужасная боль не стихла.
— Я проявил милосердие в последний раз, ещё один ответ невпопад, и огонь будет настоящим. Как хорошо ты знаешь горные пути?
— Не только горные, — прохрипел узник, ощупывая своё невредимое тело, — я знаю тропы и дороги на поверхности и под ней, заброшенные поселения, ветки железноколёсных путей, где давно не ходят поезда, тайные схроны…
— Ты сможешь провести несколько сотен людей так, чтобы власти не заметили этого?
Всё было бы намного проще, знай Туарэй, куда стремился, — просто поднялся бы в воздух и достиг цели напрямик. Но это было невозможно, зов указывал направление, но не говорил о расстоянии, возможно, он исходил даже не из тела гор, а с Правого Крыла, и путь продлится долго. Поэтому, Туарэй нуждался в почитателях, которые наполняли бы его разбитый сосуд каждый день, смертных нужно было довести живыми, защитить стольких, скольких вообще возможно, иначе, от бога в нём останется только имя, а чуть погодя, — и того меньше.
— Я сделаю всё, что
