предложение, но тотчас опять засуетилась.
– Не могу сидеть, сложа руки. Он же один там.
– Что ты! Там все отделение вокруг хлопочет.
Однако она уже не слушала, набрасывая платок и выдавая возмутительные распоряжения, как будто не Колька глава семейства:
– Сынок, с Наткой посиди, я мигом обернусь.
– Прям щаз, – Колька снял кепку с вешалки, – с тобой поеду. Наташка не маленькая.
– Я посижу, тетя Тоня, – оказывается, Зойка Брусникина уже засунула свой нос в комнату. Никак она не могла привыкнуть к мысли о том, что закрытая дверь, как правило, означает нежелание хозяев кого-либо видеть.
– Вот, Зойка посидит. А я с тобой, – повторил Колька.
Тут выяснилось, что решение поехать-разузнать возникло не вдруг, мать с вечера собрала целое приданое: сверток с яблоками, кулек с сахаром, с чистыми полотенцами.
– Хоть это-то выложи! – предложил Колька, но мать и слышать не хотела.
Сын смирился, взял сумки, и они поспешили на станцию. Подходя к тому участку дороги, где произошло несчастье, Колька ощутил, как засосало под ложечкой и губы затряслись, но, конечно, справился с собой. Ну а мама прошла спокойно, с сухими глазами, она ж ничего этого не видела.
До Склифа добрались быстро. С красивого здания бывшего странноприимного дома сняли светомаскировку, колонны уже вовсю красили, все было в лесах. Во дворе были устроены не только грядки с луком и прочей зеленью, но и клумбы, на которых озабоченные женщины высаживали какие-то цветы. У стола же регистрации медсестра тотчас огорошила:
– Посещения запрещены. Вы кто ему?
– Жена и сын.
Она прищурилась:
– Жена. Это которая по счету?
Мама возмутилась:
– Что за намеки! Что вы себе позволяете? Вот документы, смотрите!
Изучив паспорт, да еще и свидетельство о браке – предусмотрительная мама прихватила все, на пожарный случай, – бдительная тетка сжалилась.
– Не обижайтесь. Понимаете, режим строгий, а желающие вереницами – то в пенсне какой-то, то щеголь в желтом плаще, то девица в шляпке утверждает, что жена.
– Но мы родственники, – заверил Колька, – вот же документы.
– Верю. Вам верю. Но пропустить не могу.
– Можно хотя бы о состоянии узнать? – спросила мама.
– Вам, конечно, можно. Это остальным нельзя, лично главврач предписал гнать в три шеи. Черепно-мозговая травма, множественные переломы, потеря речи, амнезия. Состояние тяжелое, посещения и передачи запрещены.
– Тяжелое, тяжелое, – повторила мама.
– Можно поговорить с врачом? – спросил Колька.
– Сынок, если каждый будет с врачом разговаривать, кто ж жизни спасать будет? С одним поговори, с другим – так и сутки долой. Я вам поведала все, что требуется, а в реанимационное отделение, сами должны знать, прохода нет никому.
Все. И передачу отказалась принимать.
Мать с сыном вышли во двор, который уже не казался столь приветливым, присели на одну из скамеек. У Антонины Михайловны завод бодрости окончился, было видно, что она близка к тому, чтобы разрыдаться. Колька взял ее за руку. Она, запрокинув голову, посмотрела на небо, такое синее, умытое.
– Когда папа уходил на фронт, то наказал: соскучишься – смотри на небо. Тогда, говорит, и я посмотрю – и мы будем вместе смотреть, как будто рядом.
– Смотрела?
– Конечно, и не раз. Коля. Папа наверняка умер.
– Что ты, мамочка. Конечно, нет. Нам бы сказали.
– Он умер, а они не хотят нам сказать.
Колька решительно предписал прекратить так думать:
– Мама, ты же медик. Разве возможно, чтобы так врать. Просто… ну рано еще. Наверное, вчера делали операцию, и ему не до яблок…
Он говорил, говорил, но было видно, что мама не слушает. Тогда Колька плюнул на окружающих, обнял ее, прижал, и принялся успокаивать. Точь-в-точь как недавно неразумную Ольгу, просто утешал маму – пусть сто раз надежду и опору, сильную, все перенесшую женщину, сердцем понимая, что бывают такие минуты, когда никакие слова не помогут.
«Посмотри на небо. Да что там, в этом небе? Чего на него смотреть? Ну синее. Ну спасибо, что оттуда сверху не сыплется ничего, что несет смерть. Что смотреть на эту кучу воздуха? Накладывается пустота одна на другую, притворяется синим, а на самом деле – пустота и есть, а за ним – ну тоже ничего за ним, темнота, ледяной холод…»
Соскользнул взгляд с никчемного неба, но тут Колька увидел то, от чего глаза полезли на лоб, сердце ушло в пятки, потом подпрыгнуло веселым мячиком под самое горло. Ужасная, нечеловеческая радость залила его, несчастного, опустошенного.
«Да нет, нет… показалось. Нет, не показалось!».
– Мама, посмотри. Вон там, в окне!
– Я не вижу, в глазах темно, – отозвалась Антонина Михайловна, комкая платок, – что там?
– Папа в окне.
Она немедленно прозрела, вскочила со скамейки, сделала стойку:
– Где, где?!
Но в окне, где только что Колька видел отца, не было никого. Пустое оно было, как это глупое небо.
– Должно быть, показалось, – сказал он, и с болью увидел, как погасло лицо мамы, потухли загоревшиеся было глаза.
Впрочем, Антонина Михайловна уже взяла себя в руки, заправила под платок волосы, все еще густые, пусть и с сильной сединой, распрямила худенькие плечи:
– Я глупая. Ничего страшного не произошло, ну потеря речи, ну амнезия, что амнезия?
– Конечно же, ничего, – с готовностью подхватил сын.
О том, каково это: внезапно забыть названия всех предметов, простые слова – «небо», «жена», «сын», «окно», совершенно не помнить, кто ты и откуда, – он, конечно, понятия не имел, равно как и о вынужденной немоте. Но тому был счастлив, что мама хотя бы не плачет.
Пока ехали на электричке обратно, Колька всю голову сломал: «Руку даю на отсечение, это был батя. Не мог я ошибиться! Но если так, то что за фокусы – “тяжелое состояние”, “амнезия”, как же он в таком состоянии стоит, ходит, смотрит прямо на нас – то есть и ходить может, и смотреть, и прекрасно помнит, кто мы. Кто-то кого-то водит за нос?»
Он посмотрел на маму. Она сидела совершенно спокойная, смотря сквозь окно… ну да, снова в небо. Поймав его взгляд, чуть заметно улыбнулась – и тотчас стало куда проще. И Колька уже с совершенно иным настроением принялся рассматривать и небо, и облачка, и бесконечные провода, то сходящиеся, то расходящиеся.
Глава 8
Сержант Остапчук, вернувшийся на боевой пост в понедельник, первым делом всем напомнил о своих пророчествах.
– Говорил я, товарищи, с этой дорогой хлебнем. Что курами и кошками не ограничится. Говорил?
– Говорил, – утешил Акимов.
– А вот еще, помяните мое слово, небось пьяный был за рулем, потому сразу не увидел человека – сбил и смылся.
