Верхняя луковица почти пуста, последние песчинки улетают вниз. Сгорбленный старик в плаще с трудом удерживает две сферы, земную и небесную; обе покрыты трещинами, земная объята пламенем. Господин Раум отворачивается от госпожи Цайт; та награждает его презрительным взглядом. Наверху, за темными облаками, изображена Луна, глаза ее скорбно прикрыты.
38
Следующий сеанс был назначен на четверг.
Они так и не могли преодолеть ту стену, на которую наткнулись, блуждая по его сознанию. Обычное сканирование ничего не давало. Пара бесед в белом кабинете с большим холодным креслом – тоже. «Вам не холодно?» «Нет». Светили лампы. Со стены щурился лениноподобный доктор Фогт.
Теперь он шел в другой кабинет. Всё-таки мозг. Нужен был мозг. Хорошо, если так нужно, он готов.
В кабинете полусвет; ага, новый аквариум. Он щурится, пытаясь разглядеть рыбок. Рыбок, кажется, нет, только водоросли, освещенные сбоку. Хотел спросить о рыбках, но заметил… да, забавная встреча. Слегка поджал губы; надо, наверное, улыбнуться.
Эти двое сидели рядом с аквариумом, в белых халатах. Желтоватые блики скользили по лицам и плечам.
Интересно, как ему их представят?
Стал разглядывать их уши. Единственная часть лица, которая не обманет. «Часть головы», поправил сам себя. У Славянина маленькие уши, признак живого, несложно устроенного ума. У Турка – чуть побольше и безжалостно оттопырены, он прикрывает их волосами. Всё в колеблющемся аквариумном свете.
– Как вы съездили в Фульду, господин Земан?
Сегодня он господин Земан – не забыть.
Его попросили раздеться.
Он спокойно снял куртку и вручил девице в белом халатике… Кажется, тоже новенькой.
Он коротко ответил, как съездил.
Боковым зрением он видел, как его куртку вешают на плечики.
Он снова поглядел на ухо Турка, торчавшее из-под прядей. И подумал о лабиринте. Глаз – это сфера, ухо – лабиринт.
– Подождите, – заскрипели креслом за спиной. – Сканирование еще не запущено, а вы уже начали думать…
Он обернулся на голос, в сумерках белел аппарат. За ним сидел маленький человек в халате.
– Господин Земан, – сказал белый человек спокойнее, – постарайтесь немного придержать ваши мысли.
Через пять минут он уже лежал, вытянув руки, в длинном контейнере, а на голову его наезжала темная конструкция. Когда она накрыла голову, он сделал смешную гримасу. Это они тоже заснимут?
«Внимание, идет сканирование», – сообщил мужской голос.
39
Звонок в полседьмого. Чего-чего… Утра.
– Мне страшно.
– Опять?
– Да.
– Приехать?
– Не надо. Справлюсь.
Молчание.
– Прости, что разбудила. Хотела услышать… чей-то голос. Скажи что-нибудь.
– Что-нибудь.
– Я серьезно.
– Хочешь, Вергилия почитаю? – Откашливается. – Ultima Cumaei venit iam…
– Ты не меняешься.
– Почему я должен меняться?
Сейчас пойдут короткие гудки.
Молчание.
Идут короткие гудки.
С Вергилием был проверенный прием. Все они почему-то ненавидели Вергилия. Все они, звонившие ему рано, не рано, поздно, совсем поздно. «Ты знаешь, который час?» – «Полвторого… ты спал?» У них всех были проблемы с чувством времени.
«У них всех…» А что, их было так много? Нет. Ноу. Нихт. Он был фаустовским человеком, а не донжуанским. Так можно сказать по-русски – «донжуанский»? В общем, да (быстрый кивок). Фаустовский человек всю жизнь ищет женщину-зеркало, чтобы отразиться в ней. Донжуанский – сам отражает в себе каждую женщину.
Он не умел отражать женщин. Они глядели в него, дышали на его холодное стекло, терли носовым платком, салфеткой, краем свитера. Глядели и не видели своего отражения. Видели, но не такое, какое хотели, боялись себя, не узнавали. «Это кто?.. Нет, это не я. Стой, еще протру…» И снова дышали, терли, глядели. Нет. Лица искажались мгновенной судорогой понимания. Следовало: хлопанье дверью, бросание трубки, арктический ветер при встрече.
Он тоже глядел в них. Наблюдал и оценивал.
Пытался добиться четкости своего отражения.
Женщина – это путь. У одних – раскаленное асфальтовое шоссе, по которому идешь, полубежишь, подскакивая, обжигая пятки. У других – дорожка в лесу, с горькими ягодами, солнцем и комарами. У третьих – бульвар после летнего ливня; бредешь по щиколотку в воде, и машины обдают тебя фонтанами счастья.
40
Они – двое – стоят возле стен старого эрфуртского университета.
Солнце, ветер западный. Турок в темных очках.
Этот университет был одним из первых в Германии. Так сказано в путеводителе, который держит Славянин.
Они недавно позавтракали, в желудках перевариваются остатки омлета с помидорами, двух пересушенных тостов и двух йогуртов, клубничного и вишневого. Всё это залито кофейной жижей.
Вы уверены, что эти подробности нужны? Вместо ответа раздается стук пневматического молотка: неподалеку ремонтируют дорогу.
Здание университета залито светом. Здание бывшего университета. В этом городе всё немного бывшее. Город для пенсионеров, говорят губы Славянина. И туристов, добавляют губы Турка.
В начале шестнадцатого века университет переживал свой блютецайт (расцвет).
С 1501 по 1505 год под сенью эрфуртской ферулы обучался юный Мартин Лютер, тогда еще «Мартинус Людхер из Мансфельда». Вечерами пел хрипловатым фальцетом и подыгрывал себе на лютне.
Там, где клубится музыка, неподалеку бродит ересь.
Собственно, музыка и есть ересь – просто лишенная слов.
Здесь должна стоять звездочка. Сноска, отсылающая вниз, на дно этой страницы. Но страница пока еще не заполнена.
На Рождество 1505 года он окончил университет, получив отличительные знаки магистра искусств – кольцо и шапочку.
Через восемь лет, в 1513 году, в этом университете прочтет несколько лекций коренастый человек с тонкими ногами и крупным лбом – доктор Иоганн Фауст.
Пневматический молоток замолкает. Остается урчание компрессора.
41
Из Ташкента пришли новые документы.
Оказывается, после третьего курса Сожженный отчислился. А через год снова восстановился.
Что он делал весь этот год?
– Кто-то должен туда съездить… – Славянин натягивает свитер. Его маленькие уши розовеют.
Наступает зима – тепло на солнце, холодно в тени. Турок в свитере, под джинсами теплое белье. Мысль о поездке в Ташкент висит давно, еще с самого следствия. Так никто и не съездил.
В воздухе уже вкусно пахнет Адвентом. Везде красные свечи и колючие венки.
– Мы живем здесь как иностранцы, – говорит Славянин.
Холодные и солнечные дни. Ветреные и пустые. Ветер раскачивает всё. Ветер раскачивает сам себя.
Институт медленно закрывается. Пока еще решают, что делать с остатками оборудования. Кто даст финансирование на поездку в Ташкент теперь, когда она никому не нужна?
Мысль съездить была, была – и сплыла. Вниз по мелкой Гере, чуть обгоняя уток и рыб, под мостами с темным исподом. Финансирования было достаточно, желающих покататься за евроденьги на экзотическую родину Сожженного тоже хватило бы. Никто не поехал.
– Мы и есть иностранцы, – помолчав, отвечает Турок.
У него красный турецкий паспорт. С немецким гражданством пока не получается.
42
Дальше происходит такой
