поднимает ее.
— Миссис Хэнсон, вы правда считаете, что правительство обязано улаживать семейные раздоры? Мне, конечно, жаль, что вы рассорились с... — Он заглядывает в блокнот с отсыревшими страницами и продолжает: — ...с Джеммой, но подобные дела не в моей компетенции, равно как и не в компетенции xandarms. Боюсь, что право на личную жизнь заодно подразумевает и личную ответственность за нее. Вот и все. Меня ждет еще одна встреча, поэтому мне, боюсь, надо идти.
— И что мне теперь делать?
— Ну... вы вольны остаться здесь и подождать, вдруг она объявится, — отвечает он, поднимаясь на ноги. Потом машет рукой нескольким новым гостям, которые только что вошли в вестибюль и в этот момент направляются к стойке «Сифуд гриль». — Это свободная страна. Конечно же, до тех пор, пока вы придерживаетесь установленных правил. Но позволю себе дать вам небольшой дружеский совет. Не досаждайте полиции, у которой сейчас дел выше крыши. И частных лиц тоже не донимайте. Прошел слух, что с момента вашего приезда вы бросаетесь... определенными намеками, и людям это не очень нравится.
С этими словами он сует сумку под мышку и неспешно направляется к выходу. Робин смотрит ему вслед, в ее голове бушует шторм из ярости и слез.
В этот момент подходит официант, убирает бокал и протирает стойку.
— Sinjora, вам что-нибудь принести? — спрашивает он. — Может, коктейль?
Она даже не поднимает на него глаз. Просто смотрит в спину удаляющемуся Бенедикту Герберту. Потом быстро прикидывает в уме, что коктейли здесь стоят по восемнадцать фунтов, а сегодня она и без того уже достаточно выставила себя дурой.
— Благодарю вас, но нет, — звучит ее ответ, — мне уже пора.
Шагая по вестибюлю, свои эмоции Робин держит в узде. Снующие вокруг лакеи окидывают ее взглядами, относят к категории неплатежеспособных и тут же отворачиваются. Когда она подходит к вращающейся двери, ее щеки полыхают ярким румянцем. В смятении она пытается толкнуть дверь, чтобы выйти, но по другую сторону ей противостоит тот самый виноторговец с парома. Лоренс, как там его. Надо сказать, что он выглядит в сорокаградусный зной невероятно свежим, в то время как от каждого дюйма ее кожи исходит жар.
Он замирает, поднимает руки, ухмыляется и отступает на шаг назад. Показывает пальцем на землю и рисует в воздухе круг против часовой стрелки.
Робин перестает толкать, разворачивается, толкает противоположную створку. Дверь поддается и движется плавно, как по маслу. Когда холодный воздух соприкасается с горячим, раздается едва слышный чмокающий звук.
— Прошу прощения, — говорит она, выйдя на улицу.
— Все в порядке, — отвечает Лоренс, — рано или поздно такое с каждым случается. Забежали чего-нибудь выпить?
— Вроде того, — говорит она, и из ее глаз ручьем льются слезы.
С лица Лоренса мгновенно слетает улыбка.
— О господи... — произносит он.
Робин становится стыдно. Это же надо — разреветься на пороге дурацкого отеля в присутствии какого-то постороннего англичанина, да еще и на глазах у проходящих мимо женщин: все в платьях подороже годового взноса Робин за ипотеку и отводят взгляд от такого зрелища.
— Простите, — бормочет она, размазывая по щекам слезы и стараясь закрыть ладонями лицо, — простите.
— Вам определенно надо выпить.
Она качает головой и говорит:
— Я в порядке.
— Непохоже, — возражает он. — Собирайтесь, и пойдемте.
— Только не здесь.
— Не здесь? Ладно.
Он переводит ее через дорогу и усаживает напротив отеля на скамейку у отвесной каменной стены. Услужливо помогает сесть, будто старушке с хозяйственной сумкой на колесиках, достает из кармана небольшой пакетик, вытаскивает из него салфетку и протягивает ей.
Она громко сморкается и опять говорит:
— Простите.
— Ну что, могу я угостить вас выпивкой?
— Нет, спасибо.
— Может, хотя бы воды?
— Не надо, я...
Но он уже направился к уличному торговцу, болтающемуся без дела в тени огромного красного зонта у массивного холодильника в стиле 50-х годов.
Робин шмыгает носом, опять сморкается и пытается собраться. Со скамейки, на которой она сидит, открывается живописный вид. Геометрически правильная пристань для яхт; канатная дорога, ползущая среди пальмовых деревьев по склону, как серебристая многоножка; и сине-черное Средиземное море, тянущееся до самого горизонта. Где бы сейчас ни находилась Джемма, Робин надеется, что дочь любуется таким же видом.
Лоренс возвращается с двумя бутылками воды «Эвиан», одну из них протягивает ей и садится.
— Ну что, вам лучше?
Она открывает бутылку, делает глоток, неожиданно понимает, что ее измучила жажда, и одним махом выпивает половину.
— Да, простите, — отвечает она. — Пообщалась тут с одним засранцем.
Лоренс смотрит на пассажиров, выходящих из кабинок фуникулера.
— Здесь таких много.
— Вы, вероятно, с ним сталкивались? — спрашивает Робин. — Некий Герберт?
— Это вы о Бенедикте?
Она кивает.
— Вот оно что, — отвечает он, — он и правда совершенный засранец.
Робин вдруг чувствует, что ее губы растягиваются в улыбке.
— Один бог знает, как ему удалось заполучить эту работенку, — продолжает Лоренс.
— Он учился вместе с герцогом, — говорит она.
— Хм-м... В самом деле? С учетом того, сколько здесь отмывается денег, мог бы уже возвыситься до ранга настоящего дипломата. Хотя он, судя по всему, даже портфель-дипломат открыть бы не смог…
— По крайней мере, мне он помочь не рвался, — произносит она.
— Могу я спросить вас...
— Да, конечно... У меня пропала дочь.
— Как, здесь? Но я с вами никого не...
— Нет-нет, — перебивает она, — еще в Англии. Она убежала из дома. Ну, точнее, ушла, и я уже почти год не могу ее найти.
— А здесь вы ищете, потому что...
— Из-за сообщения, которое она прислала друзьям, — объясняет Робин, — сказала, что едет сюда на вечеринку.
— Понятно, — отвечает Лоренс.
— Герберт, конечно же, так не считает.
— Мысли этого человека весьма ограничены его воинственным снобизмом. Вам известно, где она остановилась?
— Если бы знала, отправилась бы туда, не так ли?
— Ах да, простите. Глупость сказал.
— Как бы то ни было, наше государство мне вряд ли поможет, — горько заключает она.
— Сочувствую вам, — говорит он. — Есть фотография?
— Ох, конечно, — отвечает она, достает листовку и протягивает ему.
Лоренс стал первым, кто по-настоящему внимательно изучил листовку.
— Джемма Хэнсон, — произносит он, — сколько ей лет?
— Семнадцать, — отвечает она, и из ее глаз опять катятся слезы.
— Сочувствую вам, — повторяет он, — и, разумеется, буду смотреть в оба.
[13] Речь идет о чудовищной истории насилия над детьми в городе Ротерем на севере Англии, долгое время остававшейся неизвестной.
Джемма
Июнь 2015
15
«Дура. Какая я все-таки дура. Надо же быть такой идиоткой. Так хочу быть любимой, что готова на что угодно.
Мы трахались прямо здесь, на этой самой кровати. Никогда не забуду. Стоит мне посмотреть на нее, сразу вспоминаю, как он сидел здесь и смотрел на себя в зеркало, а я встала перед ним на колени и расстегнула ему ширинку. А когда подняла глаза, увидела, что он ухмыляется, положив мне руку на голову. И предпочла не замечать этого, потому что... Какая же я идиотка».
Ее тошнит. Тошнит от собственной доверчивости и оттого, что каждый отказ кажется маленькой смертью. А парни... да они просто ее используют. Раз от раза. Стоит кому-то проявить к ней хотя бы толику интереса,
