Достаточно один раз попасть под крутой обстрел, и ты начинаешь бояться и ненавидеть противника. Один ненавидит больше, чем боится, и становится настоящим воином, умеющим смотреть в глаза опасности и не терять рассудка. Такие либо выживают, став солдатами, либо умирают, но это всего один раз.
Другой боится сильнее, нежели ненавидит, и потому обречен умирать от страха каждый раз, когда слышит выстрелы или неясные шаги за спиной. Прапорщик явно относился ко второму типу вояк. Тем не менее приходилось учитывать, что человек с автоматом в руках не имеет понятия о презумпции невиновности. Все остальные, у кого оружия нет, в чем-то перед ним виноваты, чем-то ему обязаны, что-то должны.
Если тебе испуганным голосом приказывают: «Стой!», значит, лучше ляг и заложи руки за голову. Может быть, и смягчится человек с автоматом, увидев твой неподдельный испуг, и помилует. Может быть, хотя такое и маловероятно. Трусливого солдата чужой испуг подвигает на жестокость. И вообще лучше не спорить с вооруженными.
— Вперед!
Крут, черт возьми, прапорщик. Такого бы в роту да старшиной, вот бы порядки навел! — Салах кхекнул, прочищая горло, зашагал, подталкиваемый стволом. — Куда вы меня?
— А ты не знаешь? — Голос прапорщика был полон насмешки, открытой издевки: чего этому бояться, если такой умный?
— Нет.
— Ах, какие вы все здесь несмышленыши! Вот запустим тебя в фильтрацию, водичкой ополоснем и посмотрим, много ли мути сойдет. — Уж извини, не я порядки тут устанавливал!
И вот — два часа ожидания в предбаннике. Духота, запахи пота, грязных ног. Унылые люди. Молчаливые. Погруженные в себя, не желающие ни с кем общаться. Ничего хорошего для себя не ожидающие.
Обшарпанная дверь открылась.
— Мадуев.
Он вошел в тесную, прокуренную комнату.
Ни стула, ни табурета. Пришлось стоять.
За столом, заваленным бумагами, сидел майор в очках и мятом камуфляжном обмундировании. Лицо усталое, безразличное, глаза красные.
— Фамилия?
— Мадуев.
— Однофамилец или родственник?
— Кому, вам?
— Оставьте шутки, Мадуев. И не придуряйтесь. Я имею в виду Рахмана Мадуева.
— Рахмана? Он двоюродный брат.
— Семейка бандитов? Весьма типично. Какая нужда привела вас в Грозный?
— Уволился из армии. Приехал к родственникам.
— Ладно, примем как версию. Спрашивается: зачем? Ты же здесь не жил.
Внезапный переход на «ты» неприятно задел Салаха.
— Вы, — подсказал он терпеливо. Майор посмотрел на него, как смотрит человек на камень, о который споткнулся и зашиб ногу.
— Пошел ты! Если выйдешь отсюда благополучно, я с тобой буду говорить на «вы», а пока ты для меня никто.
— Очень приятно! — Салах начал заводиться. — Мои два ранения в Советской Армии! Два ордена к ним! Это все ничего?
— Я не Советская Армия. И не я орденами тебя награждал. А будь у меня такое право, подумал бы, кого отмечать наградами. Ты думаешь, у Джохара Дудаева нет орденов? А у Масхадова? Значит, мне их тоже называть на «вы»? Ну уж нет! К бандитам здесь отношение однозначное.
— Я не бандит.
— Обязательно проверим. А пока ты — обычный подозреваемый.
— На каком основании?
— На основании подозрительности. Что ты делал в зоне боевых действий?
— Слушай, майор! Здесь что, идет война?
— А ты не знаешь!
— Почему же о ней не слыхал наш президент? Он официально заявляет: в Чечне войны нет.
— Хороший вопрос. Я тебе предоставлю возможность вволю над ним подумать. Посидишь недельки две-три, поразмышляешь. Договорились?
Два мрачных служивых без знаков различия, в камуфляже и бронежилетах отвели Салаха к большому железнодорожному пакгаузу у бетонированной погрузочной площадки.
— Входи!
Открылась узкая калитка в большой металлической двери.
— Во дела! — Салах очумело качнул головой. — Дома в плен попал!
Он вошел в пакгауз, прошел в угол, осмотрелся. Взял из кучи гнилой соломы несколько охапок посуше. Натрусил на пол и сел. За ним внимательно наблюдали десятка два внимательных глаз. Никто не проронил ни слова.
Салах прилег и растянулся во весь рост. Усталость, не столько физическая, сколько нервная, давала о себе знать ноющей тяжестью в пояснице. Все же в момент того злополучного прыжка он стронул-таки с места позвоночные диски. И они изредка напоминали о себе тупой пульсирующей болью.
Из небольшой кучки чеченцев, располагавшихся в противоположном углу, напротив двери, к нему двинулся высокий бородатый мужчина. Подошел. Тронул его ногу носком ботинка. Спросил по-чеченски:
— Ты кто?
— Человек. — Салах сел. По всем повадкам подошедший был явно с уголовной выучкой и темным прошлым. Чтобы вести с таким разговор на равных, надо не показывать растерянности, всегда находиться в готовности дать отпор.
— Откуда ты, человек?
— Оттуда. — Салах показал на окно, забранное решеткой. — Шел по лугу. Солдаты решили, что я бык, и загнали в сарай.
Мужчины, сидевшие в сторонке, засмеялись. Ответ им понравился.
— Как тебе здесь показалось?
— Хорошо. — Салах постучал ладонями по соломе. — Мягко. Тепло.
— Тогда лежи, отдыхай. — Бородатый подумал и произнес слово «айкх» — предатель. Понятие ненавистное в любом сообществе — от интеллигентского до бандитского. — Если ты предатель, пощады не будет. Понял?
— Хьяйн бехк сох ма акха. — Салах ответил небрежно. — За свою вину отвечай сам, на меня ее не вали.
И лег, закрыв глаза.
— Гордый! — Бородатый обращался к своим. — Это хорошо. Похоже, наш человек.
Он отошел, и тут же к Салаху приблизился и сел рядом седобородый старик.
— Ты откуда родом, сынок?
Салаху снова пришлось садиться.
— Из Казахстана, отец.
Старик оживился.
— Значит, из настоящих чеченцев? Как твоя фамилия?
— Мадуев.
Сразу несколько человек приблизились к беседующим. Встали кружком.
— Рахман Мадуев не родственник?
— Брат.
Стоявшие рядом дружно загомонили.
— Давно его не видел? — Вопрос задал худой, явно больной чеченец с головой, перевязанной грязным бинтом.
Салах не любил вести разговоры на личные темы с людьми незнакомыми, но в голосе спросившего он уловил нечто большее, нежели простое любопытство.
