Макс!
– Червяк!
– По дороге Тео предложил Шивон свернуть к лесниковой сторожке. Мол, там Шивон ждёт сюрприз. Усадил её на тахту, а сам вышел из дома. Она сидела, ждала. Говорит, слышала какой-то шорох, что-то происходило в лесу. Она выглядывала в окно, но что в лесу можно увидеть в два часа ночи? Она села обратно, и тут… Говорит, что во входную дверь влетел монстр. Огромное чудище. «Меня, – говорит, – зовут Фредди». Потом бросилось на Шивон, повалило на тахту… Она кричала… В общем, дикий ужас!
Когда чудище слезло с сестры, то засмеялось. При свете ночника Шивон разглядела огромного кальмара… Футов десять в высоту со страшной головой и длинными щупальцами…
Агата прикрыла глаза руками.
– Потом кальмар исчез, а Шивон всю ночь там прорыдала. Я вызвала врача, он приходил утром, но она уже спала, я дала ей снотворное.
– Что отец намерен делать? – спросил Адам.
– Он во всём винит себя. Он не может доказать, что Шивон изнасиловал именно Тео. Потому что Тео из сторожки ушёл, а пришёл в неё кальмар Фредди. Господи, как глупо это звучит, – Агата вновь закрыла лицо ладонями.
– А что полиция? – нахмурился Адам.
– Час назад к нам приходили офицер с констеблем. Отняли ружьё у отца. Сказали, лицензии нет. Абсурд! Он владеет оружием по долгу службы. Но полиция решила иначе. Нельзя, мол, врываться в университет и стрелять в студентов. А офицер ещё и посмеялся, сказал, что у отца помутнение рассудка, если ему кажется, что его дочь изнасиловал кальмар… Вину Тео ничем не докажешь.
Агата всхлипнула, но потом выкрикнула с яростью:
– Но он всё равно поплатится! Рано или поздно ему зачтутся слёзы Шивон!
– И всё-таки отца твоего не задержали за нападение, – сказал Адам. – Может, несмотря на отсутствие улик, они тоже подозревают, что именно Тео виноват в случившемся?
– А кто ещё? На Волчьем кладбище разве водятся кальмары?
Агата сжала кулаки.
– Отец сказал, что всё равно отстрелит этому подонку… тестикулы.
И добавила, когда уже к двери подошла:
– Лучше бы вам пока не появляться здесь. Кальмар… Тьфу! Позор на всю деревню!
Дорогу обратно мы выбрали не через лес, а по тропинке. Я сыпал проклятиями, Адам молчал. Я всё ждал, когда он заявит, что мол, довыпендривался я, не оправдал доверия, не выполнил важного поручения. Но он подлейше молчал, что было ещё невыносимее. Откуда взялся этот чёртов кальмар? Я не верил ни в каких кальмаров.
Глава 11
Убрать со сцены Тео
О бессмысленнейшей в мировой истории театра рокировке мы услышали, как только началась репетиция. Милек Кочински объявил, что Себастьяна будет играть Тео. Питера как в зад вилкой укололи, выражение лица было примерно такое же. Я решил, что Кочински не желал видеть своего сына-злодея в роли злодея.
– Разумеется, дело в другом, – отмёл моё предположение Адам. – Разве не очевидно, Макс, что Тео сам потребовал себе эту роль, чтобы досадить Питеру? А Кочински согласился на это, потому что последовал моему совету занять Тео чем-то увлекательным. У Себастьяна больше всего текста, значит, недели на две Тео будет под контролем.
Тео поспешно нацепил повязку на бёдра. Его дерзкая нагота выглядела вдвойне неуместной, учитывая, что он натворил этой ночью. Вместе с бедуинской тряпкой Тео украл у Питера его свет. В зале как будто выключили огни рампы, отражавшиеся на лице Питера, – он потух в мгновение, как задутая спичка. Надо полагать, Тео достиг желаемого эффекта, но мы не могли ничего с этим поделать.
В небольшом перерыве к нам присоединились Секвойя – он теперь мыл полы между рядами – и Робин, бледный, но поднабравший сил. Джо помог ему, чтобы не зацепить плечо, облачиться в рясу молочного цвета.
Вторая часть лицедейства началась с разборок. Когда Дарт вошёл и отвлёк Кочински, Питер сделал Тео замечание по поводу роли, того, как нужно было сыграть. Тео подошёл к Питеру вплотную. Все вокруг напряглись.
Тео надменно скривил губы.
– Разуй глаза, Питер Секвойя. Твоё будущее не на сцене, а знаешь где? Во-он там, между рядами!
Тео указал на отца Питера.
– Когда я стану ректором Роданфорда, ты будешь уборщиком! И знай своё место!
Терпение у Питера лопнуло, от его молниеносного джеба[62] говнюк Тео полетел навзничь на разостланный ковёр. Я никогда ещё не видел, чтобы столько гнева выплёскивалось из Питера. Мы кинулись разнимать. Все, кто находился в зрительном зале, поспешили к сцене, как муравьи на каплю сиропа.
– Питер! Оставь его! Синяки! На лице синяки будут! Ему же на сцену! – кричал Поттегрю.
– Зато за мученика сойдёт! – не унимался Питер.
Наша борющаяся куча-мала перевалилась со сцены на пол, кто-то случайно зацепил Робина, у того на левом рукаве проступила кровь.
– Остолопы! Смотрите, что вы наделали! – Дарт подбежал к Робину, усадил его в кресло в первом ряду. – Зовите врача!
Джо выбежал за помощью.
Мы разняли дерущихся. Я держал Питера, чтобы вновь не сорвался.
– Ты – труп, Кочински! Слышал? – обещал Питер.
Тео, держась за челюсть, скалился, как гиена.
– Займитесь ими, Поттегрю! – приказал Милек Кочински. Он с Дартом повёл Робина в медпункт.
Поттегрю хлопнул ладонью по сцене.
– Марш обратно!
Через пару сцен нас посетил отец Лерри, в руках его была квитанция. Как всегда, клянчить пришёл.
– Мне сказали, что мистер Кочински здесь.
– Был, но уже нет. – Поттегрю спрыгнул со сцены и рассказал о приключении с монахом Робином.
– Прострелена рука? – ужаснулся Лерри.
– Да, теперь ни писать, ни онанировать! – заржал Тео.
– В таком случае я не вовремя, – смешался священник.
Репетиция кончилась около семи, и, признаться, чёрт-те что выходило. Такое представление никуда не годилось.
Питер пребывал в унынии, это явно чувствовалось. Весь его годовой запас гнева был выплеснут тремя часами ранее. Без своего привычного света, с опустошённым резервом злости злодей-император из Питера получался неважный. Источник энергии, заключённый в его теле и душе, нуждался в искре, чтобы разгореться вновь.
По дороге на ужин я старался отвлечь Питера, вспоминал все мудрые дедовы советы, но он возвращался к происшедшему вновь и вновь.
– И что теперь, если уборщик?
– Да вообще ничего! – с жаром убеждал я.
– Мой старик столько раз его старику зад прикрывал, денег одалживал сколько. Отец рассказывал. Ну да, разорился. Разве в этом суть?
– Нет, не в этом.
– В человеческом плане это что-то меняет?
– Знаешь, по окончании игры и король, и пешка падают в одну коробку, – повторил я дедову любимую поговорку.
– Они дружат до сих пор. Вот что важно!
Я уже просто
