Фрактала. Вам это расскажут потом на лекциях. Поэтому нас строго предупреждают: если такое всё-таки случится, то последствия ложатся на виновника. Если это девушка, то ей придётся делать аборт, если парень, то аборт придётся делать его партнёрше.
— А если нет?
— Тогда ему или ей однажды придётся убить своего ребёнка. Это гораздо хуже, я думаю. Но ты не парься, вероятность почти нулевая. Так что, если кто-то понравится, развлекайся смело. Среди наших ребят есть симпатичные!
— Ладно, учту, — охотно кивнула Аннушка.
Дети и отношения — это последнее, что её волновало тогда.
* * *
— … На этой схеме вы видите основные алгоритмы развития коллапсов, — вещал симпатичный лектор. — Обратите внимание на последовательность номер один, она самая типовая и какое-то время даже считалась единственной. Но потом выяснилось, что она просто легче других фиксируется, поэтому её преобладание является феноменом ложной статистики…
Аннушка слушала вполуха, рассматривая человека за кафедрой. Ему на вид лет тридцать, спортивный брюнет, большие синие глаза — из своих, корректор. Взрослых корректоров немного, большинство не доживает даже до двадцати, а те, кто дожил, какие-то «придурки упоротые», как их характеризует Райна, и девушка склонна с ней согласиться. Похоже, бесконечный забег наперегонки с коллапсами не слишком способствует развитию интеллекта. Мелехрим Теконис не такой, как другие, а умный, с прекрасным чувством юмора, широкими плечами и удивительной улыбкой. Иногда ей казалось, что он читает лекции, глядя только на неё.
— … Да, вы правильно догадались, это, конечно, война, — продолжил лектор. — Среди известных — я подчеркну, именно «известных» — коллапсов война составляет до восьмидесяти шести процентов случаев. Вопрос «Является война причиной или следствием коллапса» мы оставим теоретикам, учёные его обсуждают не первую сотню лет, но так и не смогли договориться. Для нас же, практиков, важно другое — в коллапсирующем срезе мы почти наверняка окажемся в ситуации в лучшем случае предвоенной. Что важнее всего для корректора?
— Я знаю, я знаю! — запрыгал на своём стуле мелкий Калеб. — Важнее всего найти его фокус!
— Нет, — покачал головой Мелехрим. — Важнее всего выжить. Всех коллапсов не погасить, всех синеглазых не спасти. Поймите, даже размен один к одному — опытный корректор на новичка — это проигрыш. Не все справляются с обучением, не из всех спасённых выходят корректоры, и не все корректоры одинаково хороши. Прозвучит цинично, но если опасность слишком велика, то корректор должен покинуть срез, а не ставить свою жизнь на кон.
— Но ведь люди погибнут! — возмутилась какая-то юная девчонка. — Целый мир!
— Люди гибнут ежедневно. Миры гибнут регулярно. Мы не можем и никогда не сможем спасти всех. Поэтому руководствуемся не этикой, а математикой — погибший корректор больше никого не спасёт. Выживший потеряет один мир, но спасёт десятки и сотни. Я понимаю, как это звучит, но посмотрите вокруг, — Мелехрим обвёл аудиторию рукой, но смотрел при этом почему-то на Аннушку. — Видите, как вас мало? Я помню время, когда новички не вмещались в эту аудиторию…
«Говорит так, как будто ему лет сто!» — удивилась Аннушка.
* * *
Мелехрим сидел на ступенях Школы, глядя на Площадь Мораториума, в центре которой жужжал и крутился артефакт, в честь которого она называется. Сложное, геометрически невозможное устройство, напоминающее водружённый на чёрный матовый столб часовой механизм. Вывернутый в четвёртом измерении аппарат, где одни детали в процессе вращения иногда проходят сквозь другие.
Аннушка не без колебаний присела рядом. В области личных отношений она не чувствовала себя так же уверенно, как за рулём. Не то чтобы у неё совсем не было опыта, но интрижки со сверстниками — это одно, а взрослый мужчина — другое. Но что поделать, ребята из Школы казались ей какими-то слишком маленькими. Даже ровесники, несмотря на весь горький опыт гибели мира, ухитрялись сохранять наивную инфантильность «супергероев» из комикса. Как специально их таких подбирали.
— Люди не задумываются, как уязвима их привычная жизнь, — сказал Мелехрим внезапно. — Мы, корректоры, это знаем как никто, верно?
— Ещё бы, — ответила Аннушка, — живёшь-живёшь такая, а потом хренакс — коллапс. Здравствуй, жопа синий глаз!
— Да-да, — засмеялся мужчина, — именно что «хренакс». Очень верно сказано. Но вот что удивительно, вынырнув из этого «хренакса», мы снова зависаем в иллюзии стабильности. О чём ты думаешь, глядя на Мораториум?
— Я… — Аннушка в тот момент думала о том, не будет ли слишком поспешным шагом пододвинуться поближе, чтобы коснуться мужчины бедром, так что слегка растерялась. — Ну, думаю, что это чертовски странная штуковина. У меня от неё голова кружится и зубы вибрируют.
— А я думаю, что если её сломать, то корректорам не выжить. Не останется места, куда за нами не придёт коллапс. Ведь каждый из нас носит зародыш его в себе…
— Да, нам говорили, что коллапс прекращается для нашего мира, а не для нас. У нас он просто стоит на паузе. Но зачем ломать Мораториум?
— Однажды может оказаться, что Школа кому-то мешает.
— Это с какого перепугу? Ладно, я, положим, не во всё верю, что нам тут в уши заливают… Ну, про Великую Миссию, про то, что на нас всё держится…
— Не веришь? — улыбнулся Мелех.
— Ну, так-сяк, серединка на половинку. Слишком нас мало, чтобы на что-то влиять, мне кажется.
— Ты умная девочка.
— А то! — Аннушка решилась и как бы случайно, устраиваясь поудобнее, придвинулась к собеседнику вплотную.
Теперь их бедра соприкасались, и это было интереснее разговора. Но она всё же завершила мысль:
— Но вреда-то от нас точно никакого.
— Знаешь, — задумчиво сказал Мелехрим, — не все с тобой согласятся.
Он не только не отодвинулся, но и положил руку ей на колено. «Случайно или нет?» — размышляла Аннушка, слушая по этой причине несколько рассеянно.
— У меня есть брат, — продолжил мужчина, — это очень большая редкость, для таких как мы. Сама понимаешь, почему.
— Ого! — девушка действительно заинтересовалась. — А разве так бывает?
— Очень редко. Почти никогда. У нас обоих посинели глаза, мы разделили фокус. Возможно, дело в том, что мы близнецы и были близки, как один человек. Это было довольно давно, ты же знаешь, что я
