мимо меня, и я с ужасом думал о том, сумею ли остановить его падение при таком незначительном количестве крючьев, которые он загнал в стену, и большом расстоянии между нами. Словом, это был смертельный номер, и уже на середине стены я поклялся себе, что с этим самоубийцей в одной связке больше не пойду.
За полчаса мы догнали Гришу и Князва, которые молча проводили нас глазами. Князев остался внешне безразличным, а Гриша многозначительно постучал пальцем по голове.
Мы завершили траверс среди каменных столбов Сокола, откуда открывалась панорама Нового Света, и спустились на шоссе. Почувствовав под ногами землю, расположенную горизонтально, я, не снимая с себя натершей мне ребра и бедра обвязки, лег навзничь, приходя в себя. Джо, не без иронии глядя на меня, сворачивал веревку в бухту и затем стягивал ее витками марки.
– А на рог слабо подняться? – спросил он.
Мне этот Джо разонравился. Трюк со скоростным траверсом был затеян только ради того, чтобы утереть мне нос. Ну, допустим, что ему это удалось.
– На какой еще рог? – В моем голосе уже не было прежней доброжелательности.
Джо махнул в сторону Голубой бухты, обрамленной с одного края Караул-Обой, напоминающей пьющего воду носорога. Я понял, что он имел ввиду. Гигантский каменный круглый столб почти вертикально устремлялся в небо. Со стороны, противоположной от моря, подъем был относительно несложный – крутизна под семьдесят градусов и высота не больше пятидесяти метров. Но вот со стороны моря – почти полтораста метров отрицательного подъема по гладкой, отполированной морскими ветрами поверхности. Мне кажется, что этот рог вообще был непроходим. Джо я ответил вопросом:
– Что, прямо сейчас?
Он отрицательно покачал головой.
– Зачем сейчас? Мы устали. Жарко. Можно выбрать и другой денек… Ну, так что?
– Пойду, – ответил я, совершенно не понимая, зачем соглашаюсь на эту авантюру.
Джо протянул мне свою крепкую волосатую руку и улыбнулся краем тонких губ.
– Ты живешь в Уютном?.. Я тебя найду.
* * *
У входа в подъезд меня окликнули. Я обернулся и увидел старшину Володю Кныша из нашего отделения милиции. Несколько раз мы с ним уже встречались – по разным, хорошим и плохим, вопросам, но в целом, он был добрым малым и, учитывая мое афганское прошлое, неплохо ко мне относился.
– А я тебя жду, Кирилл, – сказал он, обмахивая лицо фуражкой. – Куда это ты с рюкзаком ходил?
Я не стал отвечать, потому как вопрос был дежурный и меньше всего интересовал старшину.
– Зайдем ко мне, что ли? – без особого энтузиазма предложил я, в душе надеясь, что Кныш откажется, но он согласился.
Мы зашли в квартиру, я первым делом распахнул балконную дверь и, вынося туда рюкзак, незаметно снял с газетного свертка казан.
– Присаживайся, – сказал я, кивая ему на кресло. – Чего пить будем?
– Я, сам понимаешь, на службе, – покрутил головой Кныш. – Ты тоже присядь. Я хоть на долго тебя не задержу, но так будет лучше.
Я, не прогнозируя развитие события, спокойно сел на диван, снял с себя мокрую майку и принялся вытирать ею грудь.
– Как дела с пропиской? – спросил старшина.
Я пожал плечами.
– Без изменений.
– С новосветского завода на тебя жалуются, что занимаешь ведомственную жилплощадь, которая теперь принадлежит им.
– Она принадлежит мне, – спокойно, потому что уже не в первый раз, ответил я. – И ты это хорошо знаешь. Я ухаживал за бабкой пять лет подряд до ее смерти, весь поселок свидетель этому…
– Да я знаю! – махнул рукой Кныш. – Но почему, черт возьми, она тебя не прописала здесь?
Я пожал плечами.
– У старых людей своя логика.
– Логика, логика, – пробормотал старшина, поднялся с кресла и стал прохаживаться по комнате, рассматривая книги в шкафу, телевизор и картинки на стенах. – А как прикажешь мне эту логику к закону пришпандорить? Ты – наследник, в этом нет никаких вопросов. Бабкина дача – твоя, мебель – твоя, книги – твои. Но квартира должна уйти заводу, потому что сейчас в ней никто не прописан.
– Ну так пропиши меня здесь – и все дела.
– Пропиши! – развел руками старшина. – Если бы все так легко решалось. – Он остановился перед открытой балконной дверью, скользнул взглядом сверху-вниз – не знаю, обратил ли внимание на сверток – и опять повернулся ко мне. – На каком основании тебя тут прописывать? Ты ведь вообще не гражданин Украины. Ты уволенный из российской армии военнослужащий.
– Но у меня нет и российской прописки.
Старшина вздохнул. Об этом же, почти дословно, мы с ним разговаривали полгода назад.
– Маразм, – резюмировал он и скривился. – Без отметки в паспорте человек – никто. Вот было бы у тебя, скажем, десять тысяч долларов – так выкупил бы у завода эту квартиру к чертовой матери, да еще б ванну шампанским наполнил бы!
Я насторожился. Случайно или нет он упомянул про доллары?
– К сожалению, двадцати тысяч долларов нет, – ответил я и подумал: сейчас он спросит – а сколько есть?
Но старшина сказал совсем другое:
– Я вот по какому вопросу к тебе зашел, Кирилл.
Он сделал паузу – все менты обожают в этот момент делать многозначительную паузу, в течение которой собеседник, по идее, должен бледнеть от страха и припоминать все свои грехи. Я же почувствовал жгучее любопытство.
– Я вчера дежурил – мы на сутки заступаем, и утром меняемся – и вот, значит, какой-то шутник подкинул в отделение магнитофонную кассету. Музычка здесь очень любопытная. Есть у тебя какой-нибудь магнитофончик?
Я принес из второй комнаты тайваньский двухкассетник и поставил на стол перед Кнышем. Старшина вынул из нагрудного кармана кассету, вставил в гнездо и нажал на клавишу воспроизведения.
Сначала мы вслушивались в шорохи и шумы, потом отчетливо послышался звук наборного телефонного диска, а затем то, что я уже слышал: "Рыжик, это снова ты? Не робей, заяц-побегаец, выкладывай, что тебя еще беспокоит." – "Добрый вечер! Мне нужен Кирилл Вацура." – "Я у телефона"…
– Здорово! – воскликнул я.
Старшина внимательно смотрел
