сейчас не о твоём сыне, — срезал его воин со шрамом. — Не пристало сильному за счёт слабых самоутверждаться.
— Это кто тут слабый?! — окончательно озверел кузнец, воспринявший слова на свой счёт.
Его глаза налились кровью, руки, давно уже сжатые в кулаки, поднялись, чтобы ударить. Сначала мерзкого басурманина, а потом и с северянином можно разобраться.
Вот до чего мужика довели!
— Остынь, это я про мальца говорил, — воин весомо положил руку на топорик, заткнутый за пояс.
Но мужчину уже было не унять — он дошёл до той точки кипения, когда либо драться, либо сдохнуть. А то и то и другое.
И тут произошло сразу несколько вещей: басурманин, который чуть не угробил мальчика, тоже обнажил свою кривую саблю, северяне вынули из-за пояса топорики, а в центр круга ввалился Прас с Гармой и парочкой её братьев.
— Ох уж эта девчонка! — громко возмущалась «Атаманша». — Вечно находит себе приключений! У нас на носу такое важное выступление, а она…
В отличие от Ренаты, её узнали сразу. Как и Праса. Кузнец опешил: кого-кого, а известных на всю столицу артистов он сейчас точно не ожидал увидеть. Северяне, напротив, напряглись, разве что старший узнал Праса, ибо не в первый раз был в Гардалии. Опустил поднятый топорик. Только басурмане продолжали щетиниться саблями, но ровно до того момента, как Гарма к ним не повернулась.
— О, Каждылбек[1]! — радостно и в то же время ехидно воскликнула Атаманша. — Так и знала, что без твоего паскудства тут не обошлось. Судьба нас с тобой слишком часто сводит, да всё как-то не в лучших ракурсах.
— Гарма-бах, какими судьбами? — проблеял виновник заварушки, опуская саблю.
Ибо понимал всю тщетность попыток убить эту женщину. Потому что сколько он ни пытался сделать это раньше, один ли, со товарищами ли, её словно Боги охраняли. Даже сам Батыр-хан запретил с ней связываться, чтобы не накликать на племя беду! И вот она явилась пред ним, словно богиня возмездия, возвышаясь исполинской горой.
Нет, ну, правда, разве прилично быть женщине столь высокой?
— Кривыми тропами Судьбы, — хмыкнула Гарма, прекрасно зная о его нелицеприятном мнении о ней и плюя на него с высокого терема. — Где моя Рената?
— Какая-такая Рената? — в отличие от местных, гости города на представлении ещё не были — ждали на подхвате в случае срыва переговоров.
— Мам, спроси у кузнеца — это его сына она пошла лечить, — подала голос Ольшана.
Тут-то до народа начало доходить, что за дева не так давно вмешалась в разборки, а потом заставила унести избитого мальчика прочь.
— Принцесса, — пронесся ропот по толпе. — Та самая, которая поёт краше соловья.
— Это была она? — изумлённо прогудел растерянный кузнец.
Он уже не знал, что лучше: отступиться ли, или воспользоваться растерянностью басурманина и скрутить того в бараний рог…
— Она, она, — пробурчала Гарма. — Ей через три часа перед самим князем петь, а она пропала незнамо куда!
— О-о, — от избытка чувств кузнец чуть не сомлел — ему тоже понравилась Рената, хоть он и не признавался в этом своей супруге.
Правда, вспомнил, что ему не по статусу телесная немощь, встрепенулся, отряхнулся, окатил презрением Каждылбека и повёл артистов в сторону едальни, напротив которой и стояла его кузница.
Рената в это время костерила всех и вся. Басурманина за жестокость, дядьку пацана за то, что загораживал свет, мужа хозяйки за нытьё по поводу «осквернённого» стола, а судьбу за… отсутствие перекиси водорода и пантенола.
Раны она уже промыла и аккуратно, нежными движениями обеззараживала их ветошью, смоченной в местном спиртном. Что это такое, она знать не знала, но пахло вкусно.
— Потерпи, малыш, сейчас принесут какое-нибудь лекарство, — уговаривала она стонущего мальчика.
А тот вздрагивал от её прикосновений, жмурил глаза от боли, но держался. Не орал, не истерил и почти не плакал.
Самой сильной была рана на лице — на нём не было защиты в виде рубашки или портков. И руки. Очень сильно кровоточили руки, которыми он пытался прикрыться от жалящих ударов хлыста. Да не простого, а с утяжелителем на конце.
— У-у, садюга! — ругала она басурманина, а с ним и его жестокое племя. — Придумали же гадость, да ещё и на детей поднимают.
По-хорошему, некоторые раны надо было зашивать. Но она совершенно не умела это делать!
— Вот она! — в зал ворвалась целая толпа, устроив форменный беспорядок.
— Да, вот она я, — пробурчала Рената, бросая косой взгляд в сторону прибывших. — О, наконец-то!
Обрадовалась она Гарме и Прасу, державшему в руках сундучок с лекарствами.
— Что там у тебя? — Атаманша, впечатлённая окровавленными тряпками, валявшимися у ног Ренаты, даже не заикнулась о тех претензиях, которые всю дорогу мечтала ей высказать.
— Рваные раны, — вздохнула она. — Я уже обеззаразила, как могла, теперь надо наложить что-нибудь целебное. Не дай бог, сепсис…
Кто такой бог Сепсис и что ему не стоит давать, народ не знал, зато все как один уставились на то, что сотворил с мальчуганом басурманин, и принялся роптать.
— Изверг! Нет у людей ничего святого! Надо бы его к ответу призвать, а то распоясались тут!
Рената, не обращая внимания на речи, приняла у Праса небольшой горшочек с мазью. Аккуратно его открыла, понюхала и скривилась. Пахло так себе.
— Не до жиру, быть бы живу, — подбодрила она пацана, испуганно и в то же время с надеждой глядевшего на неё. — Начнём!
Теперь юный пациент только вздрагивал. Не жмурился — значит, терпимо, есть надежда на лучший исход.
— Уважаемая, — обратилась она к хозяйке едальни. — Можно сменить скатерть? Или просто убрать.
Женщина подошла, аккуратно, стараясь не испачкаться в крови, взялась за край полотна и дёрнула, дождавшись, когда Прас с Гармой
