где ведутся работы по выстраиванию самоидентификации) принять на себя ответственность, остановиться и подвергнуть себя самобичеванию, решить выделиться, став чемпионами по неудачам. С другой стороны, мне кажется, таким образом они демонстрируют, что усвоили преподанный им урок: примат личного над общественным, главенство индивидуального над естественной склонностью к объединению.
В результате семья в ее лучшем варианте не находит плодородной почвы, лучей солнца и воды, чтобы расти и заполнять сад своими стихийными цветами. Мы понимаем, что если твоя мать не твоя лучшая подруга (или же, напротив, если твоя мать не более чем твоя лучшая подруга), то это нисколько не идет тебе на благо и лишь усиливает примат того, что уже есть, известного, привычного.
Иными словами, семьи.
Мы можем обвинить во всем COVID
Я не одна так считаю. И в то же время не думаю, что мы правильно оцениваем влияние на нас пандемии. Мне кажется, большинство используют ковид как предлог, списывая на него большую часть общего кризиса, того, что уже было до него. Мы обвиняем друг друга, что не вышли из ковида лучшей версией себя, как обещали сделать, если не умрем от него. Мы не понимаем, что проецирование ответственности вовне, на вирус, зачастую лишь способ не обременять себя изнутри, так как наше изнутри не выдержало бы лишнего груза.
Однако, на мой взгляд, с точки зрения отношений у пандемии есть по крайней мере один положительный аспект.
После ковида многие расстались. И в то же время среди молодых взрослых появилась новая тенденция, которая отразилась и на дружбе. О ней мне сообщили многие из тех, кому сейчас от двадцати до тридцати лет. Если раньше люди встречались с друзьями, потому что знали друг друга со школы, потому что заводить друзей – это категорический императив, потому что жили рядом, потому что нужен был контент для сторис, потому что надо порадовать маму и не выглядеть социопатами… то есть, по сути, не обязательно глубоко задаваясь вопросом о выборе второй семьи как альтернативы семье родственников (а в итоге она оказывалась именно такой, как семьи их родителей), то после разлуки, вызванной запретом на выход из дома и угрозой коронавируса, что-то изменилось.
Двадцатитрехлетняя Клара, студентка университета, первой рассказала мне об этом. С незапамятных времен она была прекрасным примером животного социального и всегда возлагала на друзей большую часть своих надежд, они были ее отдушиной: чем хуже дела шли дома (ее родители были на грани развода), тем более отношения со сверстниками становились бальзамом, исцелявшим ее раны, печали, недуги. С ними она пила пиво, болтала на улице, проводила отпуск. Во время карантина, как и многие другие, Клара с друзьями делали все возможное, чтобы не отдаляться друг от друга, и успешно – благодаря мобильным устройствам, приложениям и видеозвонкам.
Однако позже запрет властей встречаться друг с другом заставил Клару задаться вопросом: а стоит ли возвращаться к этим отношениям?
Когда встречи возобновились, объяснила она мне, она заметила, что те не приносят ей прежней радости. Она не знает, кто так сильно изменился – друзья или она сама – и не нужно ли пересмотреть пять звезд, которые она столь щедро ставила этим встречам до ковида, если жизнь без излюбленных привычек показала, что эти привычки не столь уж необходимы.
Я получаю много доказательств этой тенденции как в своем кабинете, так и из сообщений в соцсетях. На мой взгляд, ее появление логично с точки зрения психологии. В то время как Серджио Эндриго[41] поет: «С глаз долой, из сердца вон», я считаю, что отношения на расстоянии скорее свидетельствуют об их силе, чем о слабости. Точно так же, как взросление означает пройти длинный путь, чтобы затем на мгновение вернуться к родителю и дать ему окончательно попрощаться со своим чадом во имя его самостоятельности, дать разрешение навсегда покинуть порог родительского дома, я верю, что в любви и дружбе (то есть версии любви, не подразумевающей секса) расстояние – это проверка на зрелость чувства и, следовательно, самих отношений. Безусловно, разлука заставляет страдать. Однако если отношения складываются достаточно хорошо (перевод: если они достаточно здоровые), то расстояние их не разрушает, а, напротив, позволяет увидеть с лучшего ракурса.
Все это немного напоминает море: дать обрушиться на себя прибойной волне – волнительное чувство. Его способны оценить люди, любящие свою стихию до такой степени, что нуждаются в контакте с ней. Но смотрели ли вы когда-нибудь на море с высоты? Например, доводилось ли вам когда-нибудь бывать на Террасе Бесконечности в Равелло?[42] Только увидев более обширную перспективу, можно измерить масштаб, осознать его – это относится и к морю, и к делам сердечным.
Клара первой рассказала мне о новом веянии, о котором я потом услышала и от других ее сверстников в возрасте от двадцати до тридцати, – о дружбе, не выдержавшей испытания расстоянием. Если говорить о глубинных причинах этого явления, думаю, дело не в том, что они не отстранились от чего-то, они скорее не забрали это что-то с собой, поместив его внутрь себя. По словам тех, кого это непосредственно коснулось, они затрудняются назвать причины расставания, но, конечно же, сожалеют, что так произошло.
А дело вот в чем. Как рассказала мне моя клиентка, стоило ей снова выйти на улицу, как пришлось осознать: что прежде было естественной частью ее жизни, теперь приняло иной характер. Она поняла, что во время встреч с друзьями ей придется начинать отношения с ними с нуля, словно непосредственность этих встреч была для нее утрачена. Ей приходилось заново знакомиться со своими друзьями, искать способы общения с ними и общие интересы, и от нее не укрылось, что ей теперь нравилось не всё и не все. Она начала дополнять список экзистенциальных вопросов, с которыми молодые взрослые, подобные ей, обычно приходят в кабинет психолога, и спрашивать себя: что изменилось, кто изменился, кто что именно изменил. Она задалась вопросом: а не идеализировала ли она на самом деле свой предыдущий опыт? Или, возможно, после того как мир посмотрел смерти в лицо, пиво с друзьями за беседами о любви уже не будет прежним… А может, до того как наступил конец света, мы довольствовались мелочами, далеко не выдающимися вещами… И действительно, когда она впервые затронула эту тему, ее вопрос звучал так: «А мы и раньше говорили об этом? Я имею в виду – обсуждали такие… ничтожные темы?»
После того как мир посмотрел смерти в лицо, пиво с друзьями за беседами о любви уже не будет прежним… А может, до того как наступил конец света, мы довольствовались мелочами? Мы и раньше обсуждали такие… ничтожные темы?
То же самое я услышала и от двадцатипятилетней Гуэнды.
– Мне кажется, я не такая, как все, – говорила она мне на протяжении нескольких встреч. – Если я не хочу полностью остаться без социальной жизни, я встречусь с друзьями, чтобы выпить и поболтать о последней купленной паре туфель, но не думаю, что этих разговоров мне достаточно.
Таким образом, ковид, похоже, вызвал необходимость выделить главное, отказавшись от пустых разговоров, избавившись от поверхностных отношений. Он оказался беспощаден к тем, кому кризис не помог обрести зрелость и эволюционировать. Если же эти люди остались прежними, теперь, когда нужно лицом к лицу столкнуться с тем, что все конечно, – с концом света, концом ресурсов, концом уникальности, концом переходных сезонов, концом жизни, концом твитов, концом доверия, концом обмана, – они чувствуют себя не в своей тарелке.
Многие молодые взрослые не находят себе места за общим столом. По-видимому, это связано с тем, что они не могут найти себя. Валерио, Клара, Гуэнда и остальные жалуются, каждый по-своему, что не нашли пространства, чтобы поговорить о самих себе, о собственной самости. Поговорить о том, что можно описать так (возможно, неточно, но всем интуитивно понятно): о собственной душе и даже больше – о собственной правде.
Об истинном, подлинном, уникальном в человеке за пределами того, что правильно и неправильно, о сомнениях по этому поводу, о вопросах, которые я бы назвала философскими, ибо, насколько я их знаю, молодые
