На лице Марка отразилось серьёзное раздумье.
– Альбия любит меня, – немного погодя ответил он. – Однако сейчас она в смятении: в ней борются её долг и то новое чувство, которое она впустила в своё сердце. Но увидишь, мы непременно будем вместе, потому что созданы друг для друга.
– Откуда у тебя такая уверенность? – удивился Деций. И не дождавшись ответа, насмешливо прибавил: – Должно быть, тебе об этом поведал дельфийский оракул.
– Видно, Венера сделала тебя неспособным здраво мыслить, ибо ты забыл, что с богами, вроде Весты, не шутят.
– А ты, верно, забыл, что я не особенно чту богов, – возразил ему Марк. – Но если бы мне пришлось выбирать из тех богинь, что ты сейчас назвал, я бы предпочёл Кифериду.
– Ты уже давно выбрал её – потому-то она и покровительствует тебе, – отозвался Деций и, махнув рукой, молвил немного сердито: – Поступай, как хочешь!
Блоссий-старший схватил его за плечи и быстрым движением притянул к себе. Глаза его сияли.
– А теперь иди к Кальпурнии. Смотри, как она ждёт тебя! – шепнул Марк брату. И на прощание напомнил: – От тебя, Деций, зависит, будет ли мне Кальпурния надёжным союзником или станет опасным врагом.
Хлопнув брата по спине, Марк отошёл от его паланкина. Он видел, как Деций выбрался наружу и как Кальпурния тотчас бросилась к нему в объятия. Казалось, они оба были счастливы: только у женщины это чувство было настоящим, тогда как её возлюбленный был вынужден притворяться таковым.
Глава 17Погребение Винуции прошло тихо, но торжественно. Весталки, безмолвные, с покрытыми головами, шли к своему храму и казались процессией призраков, возвращавшихся в свою мрачную обитель.
Альбия следила за ними покрасневшими от слёз глазами, в которых застыло выражение полной безнадёжности. Иногда она обращала свой взор в сторону Римского Форума, как будто прощалась с местом, где бурлила иная, уже познанная ею жизнь.
Если меня дОлжно осудить за ту любовь, что поселилась в моём сердце и иссушает его, – с горечью думала Альбия, – то пусть лучше боги вырвут его из моей груди.
Чей-то голос назвал её имя – обернувшись, она увидела Элию.
– Великая дева просит всех собраться во внутреннем святилище, – сообщила Элия; её светлые лучистые глаза в упор разглядывали Альбию.
Догадывается ли она, какие мысли теснят мою голову и какие чувства терзают моё сердце? – встревожилась Альбия. Но потом успокоила саму себя: – Нет, не догадывается. Откуда ей знать о том, что я испытала и пережила за эти несколько дней? Она такая чистая и непорочная, вряд ли её пониманию доступно то, чем я живу в своих воспоминаниях...
Великая дева стояла между фигурами пенатов римского народа и в сравнении с ними казалась мелкой и ничтожной, несмотря на свой высокий рост. Её морщинистое лицо выражало печаль и уныние; длинные костлявые руки бессильно опущены. Выдержав несколько долгих минут скорбного молчания, она наконец заговорила. Говорила об утрате, о горе, которое постигло не только родных Винуции, но прежде всего жриц Весты: им несчастная Винуция была особенно дорога.
Постепенно в своей речи Пинария дошла до того, ради чего, собственно, и собрала вместе всех служительниц культа. Она сообщила о принятом ею и одобренном великим понтификом решении назначить на место преждевременно умершей весталки Альбию; место же Альбии, прибавила она, должна занять избранная по жребию десятилетняя девочка. Пинария говорила о том, что ни одна из жриц, готовящихся к посвящению, не исполняла свои обязанности так примерно и усердно, как это делала Альбия, что она никогда не видела ни у одной из своих учениц такой склонности к своему призванию, какую наблюдала у Альбии.
Весталки кинулись поздравлять свою подругу: священный огонь Весты будет доверен ей гораздо раньше назначенного срока.
Но Альбия не разделяла их ликования. Из всего сказанного Пинарией она поняла лишь одно: её посвящение должно состояться в этот же день, более того – сейчас же. Миг, о котором она прежде столько мечтала, которого так ждала, замирая в предвкушении счастья, теперь пугал её, вызывал в её душе глухой протест.
Церемония оказалась на удивление короткой. Великая дева, предполагавшая в Альбии покорность и безмерную преданность служению, которыми девушка уже не обладала, произнесла напутственную речь, где не было ни одного слова, которое не вызвало бы несогласие Альбии. Как нелепо было всё, что старшая весталка говорила о рвении и усердии девушки и всех тех редких качествах, которыми она её наделяла. Противоречие между похвалами и теми чувствами, которые жгли девичье сердце, смутило Альбию. Но колебание её длилось недолго. Альбия лишь острее ощутила, что в ней больше нет того, что требовалось иметь преданной своему служению целомудренной жрице Весты.
Когда нужно было подойти к священному огню, чтобы повторить данную в детстве клятву, у Альбии подкосились ноги. Она показалась себе умирающей жертвой, которую влекли к алтарю для заклания. Слова, которые девять лет назад она произнесла легко и беспечно, в этот день никак не давалась ей. Точно тугой комок застрял в горле, не давая возможности ни говорить, ни свободно дышать.
– Возьми себя в руки, Альбия, – прошептала, склонясь к девушке, старшая весталка. Она по-своему растолковала состояние Альбии. – Понимаю, ты переволновалась, такое случается иногда. Произнеси только три слова: даю обет целомудрия – и я тотчас отпущу тебя отдыхать...
Альбия разомкнула белые, как полотно, губы, но ни одно слово не слетело с них.
Она отчётливо, как наяву, увидела мужественное лицо Марка Блоссия, завораживающий блеск его чёрных бездонных глаз, лёгкую загадочную улыбку на скульптурно-выпуклых губах.
Девушка застонала и покачнулась. Пинария тут же взяла её под руку.
– Ну же, Альбия, мы ждём, – настаивала старшая весталка.
Огромным усилием воли Альбия заставила себя сделать то, к чему её призывала Великая дева. Облизнув пересохшие губы, девушка тихо, с едва уловимой мукой в голосе произнесла:
– Даю Весте обет целомудрия...
После этого весталки окружили её, осыпая поздравлениями. Она слушала их, не говоря ни слова, старалась улыбаться и казаться счастливой. Затем её отвели в дом весталок и наконец оставили одну в покоях, которые отныне должны были стать её постоянным жилищем.
Здесь, в мрачной тесной комнате, где когда-то жила Винуция, Альбия предалась своим мыслям. Будущее казалось ей утраченным навсегда, прошлое должно было забыться, кануть в Лету. Отныне она будет жить только настоящим, хотя и оно виделось ей безрадостным и томительным. Альбия не знала, что ждёт её завтра, и месяц, и год спустя, но, по её убеждению, ничто не могло быть хуже той участи, на которую она себя обрекла.
