был? Не тот ли старик-охотник?.. Почему он стрелял? Или в него стреляли?
А может быть, нарушители пытаются спастись на упряжке?
Кычкин расстегнул кобуру, достал пистолет. Очень вероятно, что он еще сможет принять участие в событиях, разыгравшихся здесь, в затушеванном бураном уголке полярной пустыни.
Во-первых, хотя бы встать на ноги...
Затаив дыхание, Кычкин уловил неподалеку собачий визг, сердитые крики.
И сдается лейтенанту: незнакомец ругается по-английски! По-видимому, не может он справиться с непослушной упряжкой.
Голоса приближаются... Сквозь слепящую муть взгляд проявил силуэт громадного мужчины. Да, это он орал на собак, тянул их за собой на веревке.
Лейтенант поднял пистолет, намереваясь окриком приказать остановиться мужчине. Но вдруг пришедшая мысль заставила изменить решение: «А где же второй «гость»? Если обнаружу себя... Тот, второй, должно быть рядом. И старик... Где старик?»
Когда незнакомец протащил упирающихся собак мимо, Кычкин, стиснув зубы, припадая на больную ногу, пошел по их следу. Силуэт верзилы маячил впереди. Это придавало силы, и он снова шагал и шагал. Наткнулся внезапно на камень, присыпанный снегом. И замер, похолодев: да ведь не камень это — человек! Убитый. Выстрел прямо в грудь, в сердце. Чужое лицо, кривой, приплюснутый нос. Оскал рта открывал железные зубы...
Медлить нельзя — верзила удаляется. Только бы не упустить этого... А не хватит сил идти, придется, наверно, стрелять.
Упряжные собаки начали заметно приближаться. Неужели повернули назад?
Противная тошнота, подступившая к горлу, заставила лейтенанта остановиться. Когда он снова мог вскинуть голову, то увидел, что упряжные улеглись в снегу, сбившись в кучу. Человека с ними нет.
Лейтенант еще приблизился. Собаки не обращали на него внимания, шумно делили мороженую рыбину.
Кычкин настойчиво искал взглядом незнакомца. И увидел только его следы, а затем нору, из которой струился теплый парок. Все понял. Разогнулся в полный рост и не то шагнул, не то прыгнул к норе. Уткнулся в белую материю, закрывавшую вход, перевел дыхание. Самое страшное, если сейчас он потеряет сознание...
Рванув материю, лейтенант бросился почти так же, как недавно в самолетный люк, — внутрь норы:
— Руки вверх!
Медленно разгибаясь, выросла перед ним долговязая испуганная фигура.
— Кто такой? — потребовал ответа лейтенант, в упор разглядывая мрачную, заросшую черной щетиной физиономию неизвестного.
— Я... Я цыган. Будко Аркадий...
— Не шевелиться! — предупредил Кычкин, заметив, как косятся глаза «цыгана» в угол, где стоит прислоненное ружье. — Где старик-охотник? Отвечайте!
Но ответа не последовало. Незнакомец резко бросился в ноги Кычкину...
Наш берег
Предчувствие Бикбулатова не подвело: и вправду он встретил в тундре красивую девушку. Звали ее Настя. Елочки ее черных бровей украшали пушистые снежинки, голос журчал, как весенний ручеек. Но возле северной красавицы вертелся один шустрый, непоседливый паренек, над которым почему-то все часто подтрунивали. Паренек лишь весело отшучивался и успевал, не отходя, кажется, ни на шаг от подружки, валежника нарубить для костра, натаять котелок снеговой воды и даже зверька с серебристым мехом где-то из капкана вынуть. Песца он торжественно вручил Насте, потому что эта местность была охотничьим владением девушки.
Корину и Бикбулатову повезло: снежный смерч, чуть было не стоивший жизни лейтенанту, застал их уже на земле. Они успели отцепить парашюты и плюхнуться в сугроб. Смерч на скорую руку соорудил над ними двугорбый холм, из-под которого они потом вылезали как неуклюжие медвежата.
Трудно сказать, как бы они нашли в этой сумятице лейтенанта, не донеси до них ветер выстрел...
Видно, Кычкин родился в рубашке, если ребята оказались в логове в ту минуту, когда верзила, навалившись всей тяжестью на него, пытался выбить из руки лейтенанта пистолет.
Корин с такой силой ударил верзилу в челюсть, что тот, даже не вскрикнув, рухнул на печурку.
После лейтенант, потирая горло, сказал смущенному сибиряку:
— Спасибо тебе... Честно говоря, я думал, что будет мне каюк... Нога подвела...
Балагура откопали под береговой кручей. Дед, к счастью, оказался только ранен.
А пурга слабела, задыхаясь и, наконец, улеглась, как усталая, набегавшаяся собака. Оседали, поблескивая на солнце, крошечные хрусталики снежной крупы. Тундра, отдыхающая от злой пурги, показала прозрачному полдню всю свою бескрайную ширь, налилась звенящей тишиной.
Экспедиция местных жителей, организованная по инициативе старшины Светличного, прибыла на Камень-Сердце почти одновременно с появлением там Бикбулатова и Корина — на самом хвосте улетающей метели. Радость общей встречи омрачало состояние деда Балагура. Хотя и нашли ранение не столь опасным, но вдобавок к потере крови у старика, очевидно, острейшее простудное заболевание. Похоже, воспаление легких.
Когда Настя склонилась над дедушкой, Балагур в беспамятстве твердил:
— Это мой сын... Кырынас... Это Кырынас... Я узнал его...
Солдаты поведали, как нашли старика, и тот почему-то назвал лейтенанта таким необычным именем... Директор Захаров объяснил пограничникам, что единственный сын Балагура, Настин отец, погиб на фронте, но старик до сих пор не верит, что Кырынаса его нет на свете.
Деда надо немедля в поселок, передать врачам.
Кёстюкюн успокаивал Настю:
— Не оплакивай, дочка, старика до срока. Больница у нас хорошая, вылечат быстро. Снова станете вместе на промысел ходить.
Девушка вытерла слезы, осторожно поправила оленьи шкуры, на которых лежал раненый, старалась благодарно улыбнуться утешителю... Сколько волнений обрушилось на нее за день! И печаль Насти мешалась сейчас с тем душевным теплом, прилив которого она впервые испытала недавно в яре ключа Буор-хая. Там случай помог ей обрести друга. Так же, как и Сеня, девушка верила, что эта встреча — начало большого и надежного счастья, начало новой жизни их обоих.
Возле нарты стоял связанный угрюмец, плененный бандит. Несуразный, тощий, сутулый, с голодными глазами загнанного волка. Чужой... Труп его напарника, завернутый в лоскутья парашюта, лежал рядом...
Тот не отвечает. Задеревенелые синие губы безмолвно шевелятся...
— Что, зябко? — спросил лейтенант дрожащего «гостя».
— Забыли мы этому «туристу» песцовую доху сшить, — усмехнулся директор совхоза...
...Солнце, разогнавшись, выкатило почти на середину неба, но сразу, точно смутившись своей отчаянной смелости, заскользило назад, к горизонту.
Вереница упряжек, оставляя на снегу кружево собачьих лап и ленты полозьев, спешила в поселок.
Впереди ехал Сеня Ыгытов. Спиной к нему сидел Дылда, волоча длинные ноги, горбатился и мотал безвольно опущенной головой.
Чтобы развеять мысли о неприятном соседстве, юноша завел на старинный мотив длинную песню. Жаль, «пассажир» не понимает, о чем она. Парень пел, что бескрайная тундра — его родина, что на этом побережье он хозяин, что он любит свою тундру и живущих
