Но Кастерин позвал его обратно.
— Сюда вот клади, — он показал на золу возле самого костра. — И держи вторую.
— И вот это тоже, — раздался Иннин голос.
На руке Кузи повисла небольшая, со школьный портфельчик, немецкая сумка с красным крестом. Девушка тоже, оказывается, не об одних консервах думала…
Перед тем как совсем покинуть Варшавку, они еще раз подошли к ней вплотную. Кузя снова нарезал бересты, Инна написала новый текст листовки, в которой говорилось, что немцам скоро придет капут.
— Они теперь этот почерк знают, — похвалил девушку Кузя.
— А что, разве неразборчиво? — не поняла его Инна.
— Нет, нет, вполне разборчиво. Рука просто мужская.
Кузя перевязал пачку листовок стеблем осоки и метнул ее из кустов на дорогу. Листовки веером рассыпались по асфальту.
— Точность снайперская, — сказал Кастерин.
— Не зря бабы нас картошкой и хлебом кормили, — поглядев на Кузю, сказал Слободкин.
— Картошкой и хлебом? — спросил Кастерин, начавший забывать вкус и того и другого. — И как оно получается? Есть можно?
Сказал и громко сглотнул слюну.
— Проходит, — вполне серьезно ответил ему Кузя и тоже сглотнул. — Что-то мы про жратву разболтались? А? Надо срочно сменить пластинку. И пошли, братцы, пошли.
Двинулись в путь. Решено было наказывать того, кто первый заведет разговор о еде. Шли молча, о еде не говорили и даже не думали. Думали совсем о другом, о том, что с каждым шагом все ближе излучина Днепра, а там — свои. Встретят, развяжут кисеты, накормят…
— Накормят? Кто это бухнул, признавайся? Ты, что ли, Кастерин?
— Последний раз. Больше не буду.
— Дать ему два наряда вне очереди.
— Сбавить ему вдвое за честность…
Но постепенно шутки умолкли. Лесные скитальцы уже не шли, а тащились по топким комариным болотам, все больше теряли силы. У Слободкина нестерпимо болело ребро, не давая ему покоя ни днем, ни ночью. У Кузи ныла нога. Инна пробовала хоть как-то облегчить страдания ребят, но ничего не могла сделать. И трофейные медикаменты не помогали. Ей оставалось только одно: утешать ребят. Опять был потерян счет времени, как после того первого ночного боя в лесу.
И вдруг… В какой день это случилось? В какой час? В какую минуту? Этого никто из них не мог потом припомнить.
В воздухе еще и не пахло Днепром, к излучине которого они так упорно продирались, еще гнилой запах бесконечных болот дурманил до тошноты и без того кружившиеся головы, когда в одной из чащоб отряд «Победа» набрел на взвод десантников. На целый взвод!
Увидев перед собой три десятка бородачей с голубыми петлицами, Кузя и Слободкин, счастливые, торжествующие, кинулись навстречу однополчанам, чтобы скорее обнять их, расцеловать. И обняли, и расцеловали. И только тогда поняли, что взвод-то этот не какой-нибудь — их родной, собственный! Подраненные, обтрепавшиеся, обросшие бородами чуть не до самого пояса, но свои, долгожданные, кровные ребята! С оружием. С командиром во главе.
— Ребята! Гляньте! Кузя! Нет, вы только гляньте! И Слобода — борода в придачу! — неслось со всех сторон.
— Вы ли это, ребята?..
— А вы?
— И мы — мы.
— Ну, если так, зачисляю вас на довольствие, хотя никакого приварка не обещаю пока.
Это сказал уже не кто-нибудь — сам Брага! И, хозяйским глазом взглянув на Инну и Кастерина, строго спросил:
— А это что за народ? Какого полка люди?
— Нашего, товарищ старшина, — ответил Кузя. — Сейчас все объясним. Полк не полк, но лесной отряд перед вами. «Победа» называется. А вы живы-здоровы, товарищ старшина?
— Полагается, Кузнецов, здоровым быть и даже живым. Сколько не виделись? Месяц? Да, около того. Ну, хватит, кончаем лесную жизнь, к своим выходим. Подтянуть ремешки и вообще — вид, внешний вид мне дайте! Как чувствуете себя? Сапоги, я вижу, разбили.
Нет, месяц положительно маленький срок, чтобы люди изменились. Особенно такие, как Брага.
— Товарищ старшина, а дальше-то как? — спросил Кузя.
— Из штаба распоряжение — нажать на все педали. По пути в бои больше не ввязываться, только разведку вести, брать «языков».
И вдруг совершенно неожиданно достает Брага из вещмешка пару сапог:
— А ну-ка примерь.
И Кузя самый счастливый человек на свете:
— Спасибо, товарищ старшина!
— Скажи спасибо господу богу.
— Ну, спасибо тебе, господь бог, если такое дело.
— Теперь береги. Других не будет до самого конца войны. Ты знаешь, на сколько одна пара дается?
— Знаю.
— Носи аккуратней. Здесь с кочки на кочку, а в Берлине асфальт. Да и тут есть дороги хорошие…
Рад-радешенек Кузя, ходит от одного человека к другому, хвалится обновой. Встретил Инну, она поглядела на сапоги и сказала:
— Не особо, конечно, но…
— Но все-таки сапоги, — заканчивает за нее Кузя.
— Вот именно. А нога ваша как? Болит еще?
— Сейчас почти не болит.
— Ах, сейчас, — Инна делает ударение на этом слове, — а говорили, совсем не болит.
— Сейчас почти не болит.
— Нечестно это.
— Честно — не болит уже.
— Ну вот-вот: уже! О чем я и говорю.
— Не сердитесь, так нужно. Ведь ваша профессия такая гуманная.
— Именно поэтому и сержусь.
— Очень?
— Такими вещами не шутят. Слушаться будете?
Кузя не успел ответить. Появился опять старшина:
— Довольно, хлопцы. Через десять минут выступаем.
Это относилось и к Кузе, и к Слободе, и к Инне — ко всем.
Самая тяжелая вещь в отделении — РПД: ручной пулемет Дегтярева. Сначала килограммов шесть или семь в нем, не больше. Потом, с каждым новым километром становится все тяжелей, ртутью наливается ствол до отказа, ртутью — диски, ртутью — трубочки сошников. Антапки и те — по полпуда каждая! И вот на плече у тебя уже целое орудие вместе с лафетом. А сколько в тебе лошадиных сил? Нисколько. В тебе и самых обычных-то, человеческих, совсем не осталось. И у Прохватилова их больше нет, у знаменитого первого номера. «Достань воробушка» и в кости широк, а поди ж ты, выдохся. Кирза о кирзу, кирза о кирзу — шварк, шварк, вот-вот совсем остановится. Останавливается. Остановился уже:
— Больше не могу. Кто следующий? Слобода?
— Слобода.
РПД, кажется, лег ему прямо на кость несносной своей железякой, прямо на самую ключицу и еще подпрыгивает. Ну почему, почему он подпрыгивает при каждом шаге и отдается болью в раненом боку? И — на ключицу, на ключицу самым острым своим углом. Поглядеть бы сейчас на этого конструктора, товарища Дегтярева…
— Потерпи, Слобода, не ругайся. Вот влезем сейчас все-таки в бой, тогда не будет ему цены, этому «Дегтяреву». Боевое охраненье уже залегло…
— Прохватилов! — Слободкин тащит РПД навстречу первому номеру.
А он уже тут как тут.
