неотвратимо
Боевые двигались порядки.
И поля трясло как в лихорадке.
Горькой гарью веяли пожары.
Пушка щедро сыпала удары,
Скрежетала, словно в исступленьи,
Все заслоны вражеские руша.
(Мы ее, царицу наступленья,
Звали по-семейному: «Катюша»).
Под огнем, в метель, на холодине
Заметались немцы по равнине,
Побросали теплые берлоги.
Лишь в Заречье, справа у дороги.
Напрягая тающие силы,
Огрызались правнуки Аттилы.
Броневые чудища рычали,
Венгры лошадей переседлали,
«Сдайся, рус!» — фельдфебели орали.
С голоду свирепые солдаты
На весу держали автоматы,
Не желали пятиться по-рачьи
И беды не ждали.
Вдруг навстречу
Эскадроны хлынули казачьи,
Завязали яростную сечу,
С лету смяли всадников и пеших,
Лезущих в непрошенные гости.
Бронебойщик, в битвах преуспевший,
Перебил ползучих танков кости,
И казалось — воздух закипевший
Плавил сталь, ревущую от злости.
Апрель 1944 г.
Начало
Лес раскололся тяжело,
Седой и хмурый.
Под каждым деревом жерло
Дышало бурей…
Стволам и людям горячо,
Но мы в азарте.
Кричим наводчикам:
«Еще, еще ударьте!..»
Дрожит оглохшая земля.
Какая сила
Ручьи, и рощи, и поля
Перемесила!
И вот к победе прямиком
За ротой рота
То по-пластунски, то бегом
Пошла пехота.
13 сентября 1944 г.
Погиб товарищ
Во вражьем стане цели он разведал,
мечтал о встрече с милой над письмом,
читал статью про скорую победу,
и вдруг —
разрыв,
и он упал ничком.
Мы с друга окровавленного сняли
осколком просверленный партбилет
бумажник,
серебристые медали.
А лейтенанту было
двадцать лет…
Берет перо,
согбен и озабочен,
бумажный демон, писарь полковой.
О самом страшном пишет покороче
привычною, недрогнувшей рукой.
Беду в письмо выплескивая разом,
он говорит:
«Ведь надо понимать,
что никакой прочувствованной
фразой
нельзя утешить плачущую мать».
Она в слезах свое утопит горе,
покуда мы,
крещенные огнем,
врага утопим в пенящемся море,
на виселицу Гитлера сведем.
И женщина инстинктом материнским
отыщет сына дальние следы
в Курляндии,
под елью исполинской,
на скате безымянной высоты.
Седая мать увидит изумленно
на зелени могилы дорогой —
венок лугов,
как яркая корона,
возложенный неведомой рукой.
Блеснут в глаза цветы,
еще живые,
от латышей — сынку-сибиряку…
И гордость вспыхнет в сердце
и впервые
перехлестнет горячую тоску.
1944 г.
В нашем небе
По небу солнечному рыская,
Сторожко крадучись вперед,
В голубизне гудящей искрою
Проплыл немецкий самолет.
Не спит зенитное оружие —
Дорогу в город не ищи:
Разрывов белых полукружие
Зажало недруга в клещи.
Видали жители окрестные,
Как, распушив трубою хвост,
За дымовой густой завесою
Метнулся прочь незваный гость.
Цехов бессонных не бомбить ему,
Куда ни рвись, отрезан путь.
Фашист под нашим истребителем
Юлил, пытаясь улизнуть.
И пулеметными трещотками
Звучало облако вдали,
Сухие очереди четкие
На сердце музыкой легли.
Порода коршунов не гордая,
Опасность им горька на вкус.
В глухой овраг, южнее города,
Он бросил свой гремучий груз.
И сквозь волну ветров прибойную
Пронес над кровлями села
На фюзеляже две пробоины
И два простреленных крыла.
Начало
Лес раскололся тяжело,
Седой и хмурый.
Под каждым деревом жерло
Дышало бурей…
Стволам и людям горячо,
Но мы в азарте.
Кричим наводчикам:
— Еще,
Еще ударьте!.. —
Дрожит оглохшая земля.
Какая сила
Ручьи, и рощи, и поля
Перемесила!
И вот к победе прямиком
За ротой рота
То по-пластунски,
то бегом
Пошла пехота.
13 сентября 1944 г.
Виктор Лузгин
(1918–1945)
«Далекий сорок первый год…»
Далекий сорок первый год.
Жара печет до исступленья.
Мы от границы на восход
Топтали версты отступленья.
Из деревень, в дыму, в пыли,
Шли матери, раскинув платы.
Чем мы утешить их могли,
Мы, отступавшие солдаты?
Поля, пожары, пыль дорог,
Короткий сон под гулким небом
И в горле комом, как упрек,
Кусок черствеющего хлеба.
«Коль выйдет так, что полем боя…»
Коль выйдет так, что полем боя
Идти придется сквозь огни,
Давай условимся с тобою
На все последующие дни:
Во-первых, в трудный час разлуки
Не проливать ненужных слез
И не ломать, закинув, руки
Над русым ворохом волос.
И, во-вторых, чтоб трезво, грубо
О всех невзгодах мне писать,
В час одиночества чтоб губы
С тяжелым всхлипом не кусать.
Нет, лучше, губы сжав упрямо,
Превозмогая в сердце дрожь,
Пошли мне, право, телеграмму,
Что любишь, что с тоскою ждешь.
Пусть будет малость безрассудно:
Но там, за далью, за войной,
Я буду знать, как в жизни трудно
Быть неприкаянной, одной.
В землянке средь снегов ночуя,
Из боя вновь шагая в бой,
Я буду, устали не чуя,
Идти, чтоб встретиться с тобой.
В ненастье на аэродроме
Мы в те дни поднимались болезненно-рано;
Подходили к окну… отходили сердясь.
Над пустыми полями бродили туманы,
На
