повестку. Меня провели в полковую канцелярию, а уже через полчаса зачислили солдатом в противотанковый взвод специальной роты.
И вот я предстал перед ротным фельдфебелем. Первый его приказ был лаконичен:
— Шагом марш в парикмахерскую. Там тебе сбреют эту шевелюру и усы. У нас усы разрешается носить чинам от фельдфебеля и выше.
Шевелюры своей я не жалел. Меня два раза наголо уже обривали в тюрьме. А усов было жалко.
— Ну, — повысил голос фельдфебель, — чего мнешься? Марш!
Пришлось повиноваться. Парикмахер, пожилой солдат, без лишних слов придал мне уставной вид.
Постриженный и побритый, одетый по всей форме, явился я к взводному командиру подпоручику Христову. Он строго оглядел меня, спросил, почему я опоздал, а потом поспешил отправить во взвод.
Солдаты взвода уже прошли часть программы одиночной подготовки. Но я быстро их догнал.
Однажды во время отдыха прибежал связной командира полка:
— Новобранец Добри Добрев! К полковнику!
Взводный унтер Владов при этих словах встал, поправил ремень и подозвал меня к себе:
— Что ты натворил?
— Ничего не знаю, господин унтер-офицер…
— Натворил, братец! — сказал Владов безапелляционно. — Полковник не стал бы тебя приглашать на чашку кофе: ведь ты не брат министра. А? Дай-ка я на тебя посмотрю, все ли у тебя в порядке, чтобы он потом не потащил меня…
Меня ввели в просторный кабинет полковника. За большим черным письменным столом стоял небольшого роста коренастый человек в полковничьих погонах. Позади него в золотой раме на стене висел портрет царя.
— Господин полковник, явился по вашему приказанию!
Он сделал рукой знак приблизиться. И когда я подошел на расстояние трех шагов, также молча, жестом остановил меня. Потом сел в кожаное кресло и закурил сигару.
— Ты знаешь, зачем ты здесь?
— Никак нет, господин полковник.
— М-да, — промолвил он. — Видишь эту папку?
Полковник постучал по обложке папки, на которой типографскими буквами значилось «Дело № . . .», а дальше стояла моя фамилия.
— Так вот: это сочинение посвящено тебе. Я лично думаю, что этого вполне достаточно, чтобы отправить тебя за решетку. Но…
Полковник сделал длинную паузу:
— Ты сейчас находишься под покровительством военного закона. Исполняешь свой долг перед отечеством… Поэтому я буду снисходителен… Но…
И тут он стукнул кулаком по столу:
— Я не потерплю коммунистической заразы в моем полку! Понял?
— Так точно, господин полковник! — ответил я в тон ему.
— Что было, то было. Здесь ты солдат — и никакой политики. Иначе не сносить тебе головы. Я хочу от тебя одного — слушайся своих начальников, а обо всем другом — забудь!
Видимо, из полиции пришло досье, и полковник решил меня предупредить, что ему обо мне все известно. Это была «профилактика» против «большевистской заразы».
— Так и знай: о каждом твоем шаге мне будет известно. И если шагнешь не туда — пеняй на себя!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
«Здравствуй, защитник Болгарии, храбрый воин его величества Бориса III, царя всех болгар!»
Письмо занимало целых восемь густо исписанных страниц. Такой плохой почерк и цветистый стиль был только у нашего поэта — Ящерицы. В начале письма шли рассуждения о долге солдата, в конце — здравицы в честь царя и великой Болгарии, наилучшие пожелания Гитлеру, Муссолини и микадо и обращения к всевышнему. В середине же письма Поэт пересказывал новости, касающиеся внутреннего положения Болгарии, и слово в слово переписывал передовую статью из последнего номера нелегальной газеты «Работническо дело».
Письмо Ящерицы было для меня как солнечный луч, чудом пробившийся через толстые стены каземата.
После крупных провалов в воинских конспиративных организациях в 1934—1935 годах партия решила не создавать больше подпольных ячеек в армейских частях. Но можно ли было долгие месяцы обойтись без того, чтобы не обменяться с кем-нибудь заветными мыслями? Хотелось иметь вокруг себя своих ребят. Найти их было нетрудно. Их легко можно было узнать по разговорам, книгам и песням.
Во время полковых поверок один маленький симпатичный солдатик изо всех сил старался перекричать самых горластых:
«Я, господин сержант, новобранец Борис Шаренволов, из села Пордим, Плевенской округи». Вот к нему-то я однажды и обратился:
— Не приходилось ли тебе бывать в Плевене?
— Три года учился там. А ты?
Оказалось, что у нас общие знакомые, мы бывали в одной и той же закусочной, брали книги в одной и той же библиотеке. После того как мы достаточно прощупали друг друга, солдатик как бы между прочим спросил:
— А Коцика знаешь?
Уже в те годы Коста Златарев — Коцик, — геройски погибший в 1941 году, был вожаком плевенской молодежи.
— Как же, это мой друг! У нас давняя дружба и с ним, и с его женой Саней. Очень хорошие товарищи…
— Действительно, настоящие товарищи, действительно — друзья.
Я хлопнул Бориса по плечу и засмеялся. После Борька признался: «Как сказал «товарищи», то я окончательно решил, что ты свой, а опасение все же не покидало: ну, а если провокатор? Тогда решил прибавить к слову «товарищи» еще и «друзья». В случае чего, скажу, что никакого «плохого» смысла я не вкладывал в это «страшное» слово».
Через несколько дней получил то самое письмо от Ящерицы. Положил его в карман, а оказавшись наедине с Борей, отдал ему.
— Прочтешь и вернешь мне. Смотри, чтобы никто ничего не видел.
И по тому, как он проворно спрятал письмо, даже не посмотрев, что ему дали, я понял, не впервой имеет дело с бумагами, которые не предназначаются для чужих глаз.
Возвращаясь в казарму, я весело насвистывал. Теперь уже я не один: рядом единомышленник и товарищ.
2
Два раза в неделю почтальон приносил мне по синему конверту со штемпелем военной почты. Это были письма от Добри.
Мы сидели с мамой и Матой на кухне, занятые шитьем, когда постучали в дверь:
— Почта!
Такой же синий конверт. Что это может значить? Я только вчера получила его письмо. Не случилось ли что-нибудь? Несколькими днями раньше Добри мне сообщил, что проведет в казарме не сокращенный, а полный срок.
Распечатала письмо.
«Милая Лена, у меня все хорошо…»
Слава богу, ничего худого нет. Но тут же все в глазах затуманилось, строчки расплылись, запрыгали. Что все это значит?
«…Прежде всего должен сообщить тебе новость. Ты теперь перестала быть моей невестой. По приказу командира с сегодняшнего дня моей невестой стала Манлихера. У нее тонкая талия и…»
Из глаз посыпались слезы, и я опустилась на кровать, словно подкошенная.
— Что случилось, Лена? — спросила мама, встревоженная моими рыданиями.
— В чем дело, Лена? — допытывалась, наклонившись надо мной, Мата.
— Добри… У Добри есть
