скорешиться втроём. Инстинкт сбиваться в стаи остался в нём с детского дома, как и сохранилось его восприятие всех вокруг в качестве врагов. Он нисколько не соображает, что мы уже не в приюте, где было нужно бороться за свою жизнь, чтобы остаться в здравом уме, и просто продолжает творить всякую хуйню. Какое-то время я всё же ошивался с ним и его новым друганом, думая, что как какой-то старший авторитет всё-таки смогу на них повлиять, но это бесполезно. Они оба отбитые наглухо. Сейчас в их присутствии я испытываю лишь страх того, что вернусь к прежней жизни, поэтому стараюсь пересекаться с ними как можно реже. Я теперь… Я не хочу возвращаться в тот кошмар, который со мной был, и мечтаю однажды стать тем, кем могла бы гордиться моя мама.
Макс отстранился от меня и посмотрел мне в глаза.
— Как думаешь, у меня получится?
Мою грудную клетку разрывало от услышанного. Даже, если бы я мог говорить, у меня не было ни малейшего представления о том, как можно было обличить в словах всё то, что бушевало в голове и сердце. Особенно в сердце.
Макс без сомнений был грубым и обладал вспыльчивым характером, но на поверку оказался самым добрым и искренним человеком из всех, что я встречал прежде. Хоть его и очень просто было вывести из себя, и он был остёр на язык, за всей этой неотёсанностью и внешней чёрствостью скрывался двенадцатилетний мальчик, который на самом деле не хотел причинять никому вреда и переживал о своём моральном облике, который пошатнулся из-за того, что покинутому ребёнку пришлось попасть в нездоровую среду.
Макс пытался жить дальше. Он старался искать в людях хорошее, несмотря на перенесённые страдания. Он, не щадя себя, учился и работал на износ, чтобы теперь помогать, а не уничтожать. Он подобрал Подлеца и безмерно любил его. В конце концов он, сам будучи совсем один, протянул руку помощи мне из-за того, что думал, что мне тяжело было быть одному.
«У тебя уже получилось», — подумал я и ободряющее похлопал парня по плечу. Из-за этого моего жеста Макс улыбнулся.
Видимо, излив душу, парень больше не хотел поддаваться меланхолии. Как и обычно, его настроение стремительно менялось, и он, сдвинувшись на край дивана, бросил на меня задиристый взгляд.
— Думаю, ты растерял всю свою бдительность. Уши развесил, а я, между прочим, всё ещё гроза детского дома № 67, — с этими словами он схватил мою ногу и начал стягивать меня на пол.
Я не мог так быстро перестроиться с одного эмоционального состояния на другое. Не понимая, что он делает, я попытался стряхнуть с лодыжки его руку.
Макс хохотнул. Он обхватил меня за колени, чтобы я не мог сильно брыкаться, и всё так же продолжил стаскивать меня вниз.
«Побороться захотел? Ну, ладно», — я привстал и, позволив немного сдвинуть меня с места, внезапно перевернулся на живот, из-за чего парню пришлось отпустить мои ноги дабы не перевернуться вместе со мной. Прежде чем он успел поймать меня снова, я накинулся на него и сам повалил его с дивана. Мы грохнулись на пол, и Макс оказался подо мной.
— Чёрт! Это было подло, молчаливый гадёныш!
Наша дурашливая возня продолжилась. Макс стремился спихнуть меня с себя, но добился только того, что я оказался между его разведённых коленей и всё ещё не давал ему встать, нависнув сверху и удерживая его на месте. Как Макс ни дёргался и ни пытался отцепить от себя мои руки, он по итогам не смог добиться даже того, чтобы на сантиметр оторвать спину от пола. Я понимал, что он не боролся в полную силу и поддавался, однако его безрезультатные копошения выглядели забавно.
Побарахтавшись в моих руках ещё какое-то время, Макс примирительно сдался.
— Хуй с тобой, ты победил.
Я довольно хмыкнул и, отпустив парня, сел на колени между его ног. Но Макс, кажется, не собирался подниматься. Я смотрел на него сверху вниз и видел, как тяжело он дышит. Из-за нашей борьбы его толстовка немного задралась вверх, оголив впалый живот.
Мой взгляд невольно зацепился за яркую отметину уродливого ожога, которая ярким пятном выделялась на фоне бледной кожи. Во мне что-то болезненно заныло. При виде ужасного клейма моя рука сама по себе потянулась к старой ране, и живот парня дрогнул, когда я, сам толком не понимая зачем, прикоснулся к шраму.
Мы оба замерли.
На долю секунды я испугался, что, бездумно дотронувшись до уже давно зажившего ожога, всё равно мог сделать парню больно, поэтому одёрнул руку. Макс приподнялся и заглянул мне в лицо:
— Ты чё? Знаешь, сколько у меня такого добра на теле? Могу показ…
Я заставил его лечь назад. Мне не нужно было знать, как ещё страдал Макс, поэтому, избавившись от своего страха, я припал губами к розоватой отметине. Услышав всё сказанное и собственными глазами увидев одну из многочисленных ран, которые Макс скрывал от окружающих, я осознал, что ему тоже нужна была поддержка. Я не мог оказать её словами, но были иные способы.
Целуя контур повреждённого лоскута кожи, я хотел взять на себя часть той боли, которую ему когда-то довелось пережить. Мне казалось, что, если я смогу показать этим, что теперь Макс был не один и что я могу принять его тёмное прошлое со всеми драками, травлей и травмами, то ему станет проще оставить весь этот тяжкий груз позади.
От движений моих губ парень застыл и практически перестал дышать. Мне же хотелось, чтобы он почувствовал то, что я старался донести до него, поэтому, не получая сопротивления, я опустил руки на бёдра Макса и продолжил покрывать поцелуями его живот. Только так я мог передать, как сильно изменилось моё отношение к нему и что я в него верил.
Я не задумывался о том, нравился ли он мне как парень, и тем более в моей голове не было никаких мыслей о том, что я делал что-то постыдное или неправильное. Я лишь видел перед собой такого же одинокого человека, которому, как и мне самому, на самом деле нужен был кто-то рядом.
Я запустил руки под толстовку Макса и, задирая ткань ещё выше, припадал к открывающимся передо мной новым участкам худого торса. Когда я добрался до грудины, я ощутил, как бешено под моими губами колотилось чужое сердце. Чуть левее середины грудной клетки, как раз на уровне разрывающегося органа, был ещё один глубокий шрам, рассекающий большую
