решительно свернул на брусчатку, хотя обычно не любил ходить по ней – по гладкому асфальту передвигаться было проще и комфортнее. К одному из старинных домов приткнулся табачный киоск, и я подошел к нему, чтобы в растерянности побродить глазами по ассортименту. Орехов не курил, я в своей первой жизни – тоже. Но сейчас мне надо было либо выпить, либо закурить – впрочем, ни в том, ни в другом я ещё не был уверен.
Два часа – столько генералы и примкнувший к ним полковник расспрашивали меня про Ирину и наш разговор, состоявшийся четыре дня назад. Они умели задавать вопросы, чувствовалась большая практика бесед с врагами народа, да и мне скрывать было нечего – только что разочарование от того, что темой этой беседы стала не моя идея об иноагентстве, а проходной эпизод из моей обыденной работы, который, на мой взгляд, яйца выеденного не стоил. Спустя два часа два генерала и один полковник знали всё про Ирину, наши с ней отношения и обстоятельства знакомства. Они знали, сколько раз мы оказывались в постели, о чем беседовали до и после половых актов, что она любила из еды, а что – ненавидела, как воспринимала различные запахи, а также как часто я дарил ей цветы.
Но больше всего меня бесило то, что я совершенно не представлял, для чего им все эти знания. Задать прямой вопрос я не мог, это было не по чину, а мои догадки, скорее всего, даже близко не приближались к истине. При этом оба генерала и один полковник выглядели очень заинтересованными в теме нашей с ними беседы, они внимательно выслушивали мои ответы, задавали уточняющие вопросы и пробовали разные подходы для гарантированного пробуждения мои воспоминаний.
Итога у допроса не было никакого. Протокола, разумеется, никто не вёл, так что поставить подпись «с моих слов записано верно» мне было негде. И короткое «свободен», которым меня отпустил Бобков, прозвучало какой-то мягкой версией приговора, который определял мои последующие действия. Завтра мне придется снова записываться на прием к Денисову, чтобы уточнить, что мне делать дальше – задач мне никаких не поставили, а обязанность писать отчеты по любому поводу могла в равной степени как касаться этого разговора, так и не относиться к нему. В общем, мой полковник должен был прояснить мою судьбу – если, конечно, у него есть санкция на подобное вмешательство в игры больших начальников. В то, что такое было затеяно без ведома Андропова или хотя бы Цвигуна, я не верил абсолютно, причем склонялся именно к Андропову – ходили слухи, что Семен Кузьмич серьезно болен, и ему не до нынешних подковерных игр. Я со своим послезнанием в эти слухи верил безоговорочно, но помнил, что Цвигун прожил ещё лет десять, что означало – пока болезнь у него недостаточно смертельная, но могли быть какие-нибудь приступы. [1]
Но это завтра. А сейчас мне надо было как-то снять стресс – и стоя у киоска я выбирал между табаком и водкой. Чуть ниже по Кузнецкому имелась относительно приличная распивочная; можно было и просто зайти в магазин, взять водки и поехать домой. Я пожалел, что под рукой нет Макса – когда я вернулся в наш кабинет, того и след простыл, то ли Денисов сподобился предупредить, то ли тот сам ушел, на свой страх и риск.
– Будешь что-то брать? – в окошке киоска я увидел широкое лицо пожилой женщины, обрамленное сероватым пуховым платком.
Обогрева в таких киосках наверняка не было, и голос женщины звучал недовольно.
Я посмотрел на время работы киоска – да, ему время закрываться. Снова бросил взгляд на набор разноцветных пачек.
– «Яву», пожалуйста.
Из кошелька я извлек металлический рубль и бережно опустил его на побитое жизнью блюдечко.
– Без сдачи нет? – ворчливо спросила продавщица. – Тридцать копеек.
– Давайте три пачки... остальное оставьте, – великодушно разрешил я.
– Нет уж, у нас всё строго, – значительно добродушнее сказала она. – Вот, держи.
Я сгреб из окошка три пачки «Явы» и десять копеек сдачи, отошел от киоска и распотрошил одну пачку. Потом вспомнил, что спичек у меня нет, дернулся было обратно, но женщина уже запирала своё рабочее место, и я не стал её беспокоить. Подумал немного – и распихал пачки по карманам.
Мне почему-то резко расхотелось курить. Да и пить тоже.
***
Госбезопасность – это игра. В эту игру играют все разведки всех без исключения стран мира, в том числе и КГБ СССР. И работают в этих структурах именно игроки – вернее, именно они приживаются, не уходят раньше срока, а досиживают до пенсий и высоких званий. И не стоит понимать под словом «игра» что-то несерьезное – нет, наоборот, всё очень серьезно, по взрослому, когда выигрыш можно и не увидеть, а проигрыш почти наверняка означает чьи-то смерти, увечья или сломанные судьбы.
Я слишком давно выпал из системы и почти забыл эту атмосферу ежедневной игры, хотя был на контакте с людьми изнутри, и мне казалось, что я остаюсь всё тем же активным оперативником, только без возможности самому бегать в поле. Но нет, двенадцать лет сидения дома и редактирования чужих текстов сделали меня пассивным наблюдателем, а память Виктора Орехова могла лишь подсказать какие-то факты, но не передать то, чем живет организация, в которой ему выпала честь служить. Я медленно шел мимо Дома художника, рассматривал большие окна фасада, выставленные в них картины – и копался в воспоминаниях моего предшественника, пытаясь найти следы здешней игровой реальности. И постепенно сатанел от того, что не находил их.
Виктор не считал свою работу игрой. Он относился к ней со звериной серьезностью, и это, наверное, через несколько лет сподвигло его предать себя и своих товарищей. Госбезопасность нужно воспринимать серьезно – с этим никто не спорит, но обеспечивать её можно, только играя. Вовремя отдавая пас, скидывая ненужные карты, рассчитывая козыри и вероятность выпадения нужных граней на кубиках. Потому что серьезен ты или нет – игра в любом случае идет, а ты в любом случае в ней участвуешь, и эта двойственность бьет по психике хуже любых наркотиков.
С этой точки зрения действия моих начальников были верхом логики. Молодой подчиненный, которого они знали, как посредственного, но добросовестного
