снова задалась вопросом, что он мог предложить ей, что мог поставить, и ничего не смогла придумать.
Арин сказал:
— Если я выиграю, то задам вопрос, и ты ответишь на него.
Она ощутила нервную дрожь.
— Я могу солгать. Люди лгут.
— Я готов рискнуть этим.
— Раз это твое требование, то, как я понимаю, если выиграю я, награда будет такой же.
— Если ты выиграешь.
Она все еще не могла согласиться.
— Вопросы и ответы — весьма необычные ставки в «Клыке и Жале», — раздраженно заметила она.
— В то время как спички — просто отличная ставка, их так волнительно выигрывать и проигрывать.
— Хорошо.
Кестрел сбросила коробочку на ковер, куда та упала с приглушенным стуком.
Арин не казался удовлетворенным, обрадованным или испытывающим еще какие-нибудь эмоции. Он просто набрал карточки. Кестрел сделала то же. Они играли с небывалой сосредоточенностью, Кестрел была полна решимости выиграть.
Но не выиграла.
— Я хочу знать, — произнес Арин, — почему ты до сих пор не в армии.
Кестрел не могла бы сказать, какого вопроса от него ожидала, но не этого, что оживил в ее памяти долгие годы споров, которые она предпочла бы забыть. Она ответила кратко:
— Мне семнадцать. По закону я пока не обязана поступать на службу или выходить замуж.
Арин откинулся на спинку стула, теребя одну из своих выигрышных карточек. Он постучал ее ребром по столу, покрутил между пальцами и постучал другим ребром.
— Это не полный ответ.
— Не помню, чтобы мы уточняли, насколько краткими или развернутыми должны быть ответы. Давай сыграем еще раз.
— Если ты выиграешь, тебя удовлетворит подобное?
Кестрел медленно ответила:
— Армия — жизнь моего отца. Не моя. Я — даже не особенно умелый боец.
— В самом деле?
Его удивление казалось искренним.
— О, я вполне годна. Я могу защищаться не хуже большинства валорианцев, но в сражении от меня мало толку. Я знаю, что значит по-настоящему что-то уметь.
Арин снова взглянул на рояль.
— Да, еще есть моя музыка, — признала Кестрел. — Рояль не слишком удобен для передвижений. Едва ли я смогла бы взять его с собой, если бы меня отправили в бой.
— Игра на музыкальных инструментах — занятие рабов, — произнес Арин. — Как готовка или уборка.
Кестрел услышала в его словах ярость, подобно подземным кристаллам скрытую под беспечным звучанием его голоса.
— Так было не всегда.
Арин молчал, и, хотя Кестрел изначально намеревалась дать на его вопрос как можно более краткий ответ, она почувствовала себя обязанной объяснить последнюю причину, стоявшую за ее сопротивлением желаниям генерала:
— Кроме того… я не хочу убивать. — Арин нахмурился, и Кестрел рассмеялась, чтобы ослабить напряжение разговора. — Я свожу отца с ума. Но разве не все дочери так делают? Поэтому мы заключили перемирие. Я согласилась, что весной либо вступлю в армию, либо выйду замуж.
Он прекратил крутить в руках карточку.
— Значит, ты выйдешь замуж.
— Да. Но, по крайней мере, до этого у меня будет шесть месяцев спокойствия.
Арин уронил карточку на стол.
— Давай сыграем еще раз.
На этот раз выиграла Кестрел, однако она не ожидала, как загудит ее кровь от ощущения триумфа.
Арин уставился на карточки. Его губы сомкнулись в тонкую линию.
В сознании Кестрел кружилась тысяча вопросов, они толкали друг друга, каждый стремился быть первым. Но тот, что вырвался из ее рта, изумил ее не меньше, чем, судя по всему, Арина:
— Почему тебя обучили кузнечному делу?
Мгновение Кестрел думала, что он не станет отвечать. Его челюсть напряглась. Затем он сказал:
— Меня выбрали, потому что я был последним девятилетним мальчиком во всем мире, который подходил для того, чтобы стать кузнецом. Я был тощим. Я витал в облаках. Я раболепствовал. Ты когда-нибудь смотрела на инструменты в кузне? На молот? Ты бы серьезно задумалась о том, какому рабу можно позволить использовать его. Мой первый хозяин взглянул на меня и решил, что я не тот, кто в ярости поднимет руку. Он выбрал меня. — Улыбка Арина была ледяной. — Что же, тебе понравился мой ответ?
Кестрел не могла произнести ни слова.
Арин отодвинул от себя карточки.
— Я хочу сходить в город.
Хоть Кестрел и дала на это свое согласие, хоть она знала, что нет ничего плохого в том, что раб надеется встретиться со своей любимой, она хотела отказать ему.
— Так скоро? — выдавила она.
— Прошел месяц.
— Ах. — Кестрел сказала себе, что месяц, должно быть, весьма долгий срок, если не видишься с тем, кого любишь. — Разумеется. Иди.
* * *
— Я сделал около сорока единиц оружия, — сказал Арин распорядителю торгов. — По большей части кинжалы, подходящие для ближнего боя. Несколько мечей. Я завернул все это в ткань и сегодня ночью, за четыре часа до рассвета, переброшу через юго-западную стену поместья генерала. Позаботься, чтобы кто-нибудь ждал с другой стороны.
— Сделано, — ответил Плут.
— Можешь ожидать еще поставки. Что насчет бочек черного пороха?
— Они в безопасном месте.
— Я подумал, не стоит ли мне попытаться переманить на нашу сторону кого-нибудь из рабов генерала. Они могли бы принеси пользу.
Плут покачал головой.
— Риск слишком велик.
— Если бы у нас не было людей в доме Сенатора Андракса, мы бы никогда не смогли украсть черный порох. Все, что им пришлось сделать, — это взять главный ключ и после вернуть его на прежнее место. Возможно, мы упускаем подобный шанс в поместье генерала.
— Я сказал — нет.
Арин настолько разозлился, что его сердце, казалось, от ярости было готово вырваться из груди. Но он знал, что Плут прав и, кроме того, не виноват в его плохом настроении. Виноват он сам. Или она. Арин не был уверен, что больше взволновало его после сегодняшней игры в «Клык и Жало»: что он сыграл ей на руку или она ему.
— Что насчет девчонки? — спросил Плут, и Арину внезапно захотелось, чтобы он задал любой другой вопрос.
Он помедлил, затем ответил:
— Боевые навыки леди Кестрел преувеличены. Она не представит трудностей.
* * *
— Вот. — Кестрел передала своей старой няне небольшую керамическую миску. — Сироп от кашля.
Инэй вздохнула, отчего снова закашлялась. Она откинулась на подушки, которые Кестрел подоткнула ей под спину, и подняла глаза к потолку.
— Ненавижу осень. И бога здравия.
Кестрел присела на край постели.
— Бедняжка Амма, — сказала она, произнеся слово «мама» по-герански. — Рассказать тебе сказку, как ты рассказывала мне, когда я болела?
— Нет. Валорианцы — плохие рассказчики. Я знаю, о чем ты поведаешь: «Мы сражались. Мы победили. Конец».
— Думаю, у меня получилось бы что-нибудь получше.
Инэй тряхнула головой.
— Лучше
