Именно его избрал когда-то Лицлесс в личные лекари и даровал перстень. На кольце изображалась змея, она отгоняла костлявую. Доказательство избранности семьёй Ванригтен сдавливало палец до самого последнего вздоха. Можно разглядеть следы безуспешных попыток снять его.
Бесстрастно-угасающий свет фонаря показал выцарапанный на полу символ: около десяти кругов, проведённых один в другом, сужались ближе к центру. На каждый нанизана сфера, как жемчуг на нить. Такой сигил был частью нечестивого ритуала. «Прошрит» — так его называли. Только некоторые из самых безнадёжно-отчаявшихся прибегали к нему. Завязывая перекрёстный узел нитей судьбы, взвывали к Хору, странствующему по изнанке мира в ожидании зова, чтобы попросить его об услуге. «Взор острейших умов устремлён к недостижимым далям, врезается в собственную ограниченность, пока другие праздно смотрят под ноги соседа. Кости — клетка для медузы. Сама бесконечность — её нутро. Страх отравляет кровь, отравляет бесконечность. Внемлите Хору, что сеет страх. Молите отравителя великого Ничто». Такой ритуал нельзя провести без веской нужды, ибо для подтверждения намерений взималась определённая сферическая плата. И белпер заплатил её.
На спрятанной тумбе шелестели бумаги. Помимо зарисовок внутреннего строения крыс, на них изображалось и другое, что соответствовало сказанному про подвалы усадьбы. Люди без кожи на лице всматривались в свои отражение в зеркале, а изуродованная копия дерева жадно пожирала их плоть. Силуэт на третьей странице напоминал внешними признаками дьякона собора. Тот тянул за собой живую цепь. Вёл её туда, куда не мог проникнуть солнечный свет и откуда не могли вырваться крики. Настоящий тайник боли и скорби.
На четвёртом листе — чёрное многорукое существо, стоя возле улыбающейся чаши, тянулось к непроглядному небу, где возвышалась человекоподобное нечто со сломанными и растопыренными рёбрами. За образом, подобному пауку, что-то было, и оно наблюдало. К бумаге воском прикреплена записка, написанная другим почерком. На перо слишком сильно давили — видны углубления. Перекошенные буквы прыгали в размерах: некоторые немного меньше обычных, а другие на порядок больше и толще. Автор нестабилен? Соединения букв выдавали человека образованного. А тонкие линии заглавных подтверждали это. Такой уровень не доступен ординарным оренктонцам. Дороговизна обучения у учителей из других провинций вполне могла откусить руку. По крайней мере, так говорили, но говорили двурукие.
«Наш Дом столетиями повторяет свой девиз: «Чти свои корни». Но как быть, если Корни дали Им обещание, которое должна сдержать она? Этому не бывать. Для них её не существует. Не зря столько сил затратил для сохранения секрета.
Они пришли за долгом, один из них оказался прямо в моём кабинете. Фигура в уродливой маске… По голосу не удалось понять мужчина это или же женщина. Она дала мне семечко. Яблочное семечко? Уж не знаю, но на вкус оно отвратительно. Слёзы побежали сами по себе, меня же не заставили проглотить младенца…
Теперь проклятое бремя моё…
Меня начинают посещать пугающие мысли. Закрываю глаза — вижу реку. Она спокойна и чиста, но потом со дна поднимаются вздувшиеся утопленники. Их так много, что воды совсем не видно. Течение несёт тела дальше, и они скапливаются в озере. Мёртвое озеро внутри моей головы… Кажется, узнаю в них жителей нашего города.
Гниение пробуждает потаённые желания. Каждая пора требует их удовлетворения. Я противостою им, сопротивляюсь. На то мы и люди, чтобы держать зверя в клетке…
Каждый мускул болит, их выжимают как тряпку для мытья полов. Думаю, белпер снимет боль…
Любовь всей моей жизни — Риктия, перестала выходить на улицу. Иногда смотрю в её глаза и понимаю — она всё видит, пытается помочь, пытается изменить хоть что-то. Но всё без толку. Бессилие убивает её. С каждым днём она увядает всё больше и больше. Даже её волосы стали пахнуть иначе. Это всё неправильно…
Сегодня отражение заговорило со мной шёпотом. Я тут же разбил его и растоптал осколки. Думаю, началось. Это не может быть обычной усталостью.
Сегодня проснулся не в своей постели, а проснулся внизу. Когда поднялся наверх, Лицрик рассказал, что прошло два дня. Как я мог упустить их?
Ему следует держаться подальше. Дети подражают взрослым, берут с них пример. А я больше не такой, каким некогда был …
Видел жука. Брюшко было пустым, нечто выело его изнутри. Но всё равно продолжал ползти. Его непоколебимость привела меня к окну. Отражение стало другим…
Кровавый леший нарёк меня Композитором, который приведёт гостя к столу пира блуждающего…
Тело перестаёт слушаться. Я всё вижу, но не могу повлиять на происходящее. Кошмарный сон, от огороток не убежать…
К столу нужны шутки.
Серый человек поможет, спрячет…»
…. ночь случится, прошедшие сквозь пепел не помешают нам…
Фель скользнул взглядом по четвертому листу с незаконченным рисунком и отшвырнул тумбу. Тут ему захотелось зарычать от ярости. Сумел сдержаться. Стиснув зубы, положил свою ценность на ладонь. Медальон открылся сам по себе. Из него снова показалась туманная фигура. Её присутствие успокаивало.
— Прошрит значит, — произнёс он, смотря на выцарапанный символ на деревянном полу. — Благородный Лицлесс терял свой рассудок, а белпер помогал ему перебороть недуг. Не сработало. Судя по рисункам, всё зашло слишком далеко. Поэтому белая перчатка провёл ритуал, захотел освободить господина, положить конец его безумию. А лакей, желая отомстить за смерть племянницы, открыл дверь чудовищам.
— Неужели этот врачеватель оказался насколько слабым, что не смог сделать всё своими руками, взяв какой-нибудь рёберный нож? Вот же слизняк. Мог бы хотя бы из жалости…
— Был ли он слизняком, или же нет — мне неведомо. Теперь это не имеет никакого значения. Но происходившее под усадьбой…
— Как по мне, в подвалах хранятся бочки, опутанные паутиной с пылью. Фу. Да и крысы, может быть, — поделилась облачённая в мглистое платье. — Только вот, а что если это они тронулись умом, а не Лицлесс? Сам подумай, столько золотых микатов хранится на расстоянии вытянутой руки. Бери — не хочу. Вот жадность и показала себя во всей красе. Поэтому лекарь и намазал эти художества под диктовку бреда. Головореза всяко проще грабить…
К ушам прикоснулся неясный сливающийся шум, каждый четвертый удар причинять боль, как при захлёбывании.
— Обойдёмся без «а что если». Так можно и до скачущих по радуге единорогов дойти, — Фель не сводил с ней глаз, нежным взглядом поглаживал её голову. — Столько шероховатостей. Я бы скорее поверил, что они по заказу других Домов хотели очернить репутацию Ванригтен. А хотя…и в это бы не поверил. Люди всё же пропадали взаправду. Вероятно, они там… в темноте, ещё живы в недрах.
— Хорошо-хорошо. Моё дело предложить. А помнишь то вино, что
