Ирэн сидела рядом со мной и осторожно царапала ногтями мою щеку.
– Уже третий час, – сказала она. – Поедем?
Сон, даже если он короткий, все равно проводит черту, разбивая жизнь на мелкие части и отделяя «вчера» от «сегодня». Кошмар с убийствами, гонки по ночной дороге – все это было вчера. Тот день безвозвратно ушел и больше никогда не наступит. Может быть, сегодня будут новые убийства и новые гонки. Но это будет уже сегодня.
Я вскочил на ноги и тотчас вспомнил про раненую руку. Наверное, во сне я отвык от своего незаурядного состояния, потому как боль показалась мне более выраженной, чем это было вчера. К тому же повязка насквозь промокла от крови, и рана горела, словно под повязку каким-то чудом угодил маленький паяльник, а какая-то сволочь не поленилась воткнуть вилку в розетку.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Ирэн.
Меня знобило, все чувства притупились, в голове было тяжело, словно после крепкой попойки, но я ничего не сказал Ирэн, лишь махнул рукой. Мы сели в машину. Ирэн запустила мотор, я тотчас включил отопитель, но комфортнее мне от этого не стало. Ирэн, с тревогой поглядывая на меня, тронулась с места, и машина медленно покатилась вдоль виноградника. Я даже не поинтересовался у нее, куда мы едем. Безразличие и отупение взяли власть над моей волей.
Ирэн протянула руку и положила ее мне на лоб. Ладонь ее была легкой и прохладной, словно лист бумаги.
– А ты горячий, – сказала она.
– Это лучше, чем холодный, – попытался пошутить я.
Мы выехали на шоссе и свернули направо. Я продолжал молчать, полностью доверившись Ирэне. Ей очень хотелось этого – чтобы я молчал и еще долго оставался таким же покорным и доверчивым. Что ж, пусть посуетится, поухаживает. Это иногда приятно, от этого мужское самолюбие млеет и насыщается положительными флюидами.
Дорога, словно уставшая птица, устремилась вниз и вскоре вытянулась вдоль моря. Теперь оно напоминало огромную чашу с жидким лунным светом. Ирэн сбавила скорость и стала вглядываться в смутные контуры деревьев и кустов, за которыми изредка проглядывали угловатые крыши. Это была крохотная деревушка без названия. Пять или шесть домов, раскиданных по широкому дикому пляжу. Здесь было так дико и тоскливо, что даже самые ярые любители дикого туризма обходили это место стороной.
Ирэн осторожно подъехала к руслу реки, высохшей в это засушливое лето до белой пыли, куда-то свернула, дала задний ход, еще раз повернула и остановилась у глухих металлических ворот, из-за которых, словно жирафы из вольеры, выглядывали тяжелые от персиков ветви.
– Посиди, – попросила Ирэн и легко выскочила из машины. Я смотрел на нее, на то, как она старалась показать мне свою деловую хватку, организаторские способности и неиссякаемую бодрость. Отношения мужчины и женщина – это тоже разновидность бизнеса, в котором происходит взаимная купля-продажа друг друга, и в нем обязательно присутствует реклама. Вот уже несколько часов кряду Ирэн старательно рекламировала мне себя. И ни разу не подумала о том, что от избытка рекламы иногда хочется завыть и выключить телевизор.
Вскоре Ирэн вернулась. Створки ворот распахнулись, и я увидел мелкую старушку в длинной, до пят, ночнушке, с босыми ногами и седой, как луна, непокрытой головой.
– Этой бабушке цены нет, – сказала Ирэн, прыгнув за руль, и загнала машину во двор, похожий на мышеловку. – Что больше всего ценят отдыхающие, которые снимают комнату? Ненавязчивость и невидимость хозяев. Как-то я пристроила здесь своих родственников из Лахденпохьи. Они месяц здесь жили и бабушку видели всего два раза.
– Не расслышал, откуда приехали твои родственники?
– Из Лахденпохьи. Это город в Карелии.
Мы вышли. Выбеленный домик с надстройкой, похожий на большой скворечник. Над головой проволочная сетка, овитая виноградом и здорово напоминающая сетку маскировочную. По периметру двора персиковые и вишневые деревья и цветы. И сладкий, дурманящий запах ночных фиалок.
Старушка протянула Ирэн ключи, сказала, что «постель готовая», и заперлась в доме. Ирэн взяла меня за руку и повела к деревянной лестнице, ведущей в «скворечник». Мы поднялись выше сетки, до уровня верхних веток вишни. Ирэн по ходу сорвала горсть почти черных, пузатых ягод и затолкала мне в рот.
– Тебе здесь нравится? – шепнула она и, вдохнув полной грудью, окинула взглядом отягощенный фруктами пышный сад.
Я плевался во все стороны косточками и не смог дать на этот вопрос развернутый ответ. Ирэн первая поднялась на скрипучий балкончик, доски которого прогибались под ее ногами, не без труда открыла ржавый амбарный замок, перекошенную дверь и вошла внутрь.
Щелкнул выключатель. Лампочка под низким потолком загорелась желтым подвальным светом. Из распахнутого окна выскочил черный кот с белым воротничком, ловко запрыгнул на перила, а с них – уже не спеша, с полным достоинством – перешел на ветку персика.
Стараясь не задерживаться на балкончике, который держал мой вес на пределе возможностей, я зашел в нашу с Ирэн комнату, в наше тайное место, в нашу схоронку, как говорили в старину. Это был умеренно уютный курятник с большой двуспальной кроватью (Ирэн неисправима! Знала, куда привести!), сколоченной из брусков и вагонки, с платяным шкафом, обклеенным вырезками из старых журналов, с трюмо, зеркало которого было затуманено временем и решительно ничего не отражало, с колченогими, стоящими враскоряку стульями, на которые вряд ли бы рискнула сесть даже кошка, да маленьким черно-белым телевизором, накрытым куском желтой скатерти.
Увидев кровать, я почувствовал себя самолетом, который с аварийным запасом топлива летит над мягким, широким, прохладно-чистым аэродромом. Сил хватило лишь на то, чтобы скинуть туфли (выпустить шасси), прижать руки к груди (выпустить закрылки) и рухнуть на кровать спиной (совершить посадку). Возможно, я еще совершал какие-то движения и даже отвечал на вопросы Ирэн, но моя память, устроенная очень рационально, весь этот мусор напрочь вытряхнула из головы.
…Еще до пробуждения я чувствовал, как ноет и горит моя несчастная рука. Открыв глаза, я некоторое время лежал неподвижно, глядя на ножку шкафа, вокруг которой, намотавшись воротником, спала кошка. По щеке и руке скользил прохладный сквознячок; он играл дырявым тюлем, который напоминал фату, и мне казалось, что в проеме окна, в тихой задумчивости и смиренной покорности, стоит невеста.
Я перевернулся на спину, приподнял голову и посмотрел на руку. Бинт, пропитанный кровью, засох, покрылся шершавой коричневой коркой. На коже вокруг него проступили малиновые пятна, и хотя я ничего не соображал в медицине, эти пятна не вселили в меня надежду на скорое выздоровление.
Что было не менее интересно, чем пятна на руке, так это отсутствие второго матраца рядом со мной. Я приподнял голову еще выше и увидел, что он лежит на полу, между дверью и кроватью, накрытый одеялом. Ага! Выходит, Ирэн проявила целомудрие и не стала спать со мной в одной кровати. Хотя спать с раненым, да еще и одетым, мужиком не было бы грешно даже монашке.
