смешком предлагает Мирон и сам валится на спину.
Коротко смотрю на его лицо с закрытыми глазами, конечно же, в который раз отмечая его красоту, и тоже осторожно ложусь на мягкую траву. Несколько секунд любуюсь безмятежным небом и закрываю глаза, полностью расслабляясь. А затем и спрашиваю неожиданно для себя самой:
— Почему ты стал относиться ко мне добрее, Мирон?
Он хмыкает, словно решил оставить мой вопрос без ответа, но через минуту все же насмешливо говорит:
— Может, я просто сменил тактику, а не отношение.
— Ты же умеешь быть серьезным. Я видела. И потом, для чего ее менять? В чем ты меня подозреваешь? Почему угрожал мне?
— Сколько вопросов, — усмехается он и открывает глаза, поворачивая голову ко мне. Оказывается, я уже давно разглядываю его профиль. Взгляд синевы обжигает, заставляет мое сердце запнуться. Он смотрит на меня ужасно пронзительно, и я не знаю, хочу ли я отвернуться. — Я пока не разобрался в тебе, фенек. А то, чего я не понимаю, меня настораживает. Уж извини.
— Нормальные люди, когда что-то не понимают, задают вопросы, — пытаюсь я дышать не слишком часто от взбунтовавшегося в груди волнения.
— И ты ответишь честно? — сужает он глаза.
— А зачем мне тебе врать?
— Хороший вопрос, согласись? — хмыкает он и смотрит прямо перед собой. — Других ты обманываешь, почему же тогда не соврешь мне? Я особенный?
— Я никого не обманываю, — возражаю я недостаточно уверенно.
— Хорошо. Если не других, то себя.
— И в чем же?
— В том, что твоя бесхребетность и желание угодить всем и каждому сделают тебя саму счастливой. Прости за грубость, но по-другому не объяснишь.
— Ты путаешь вежливость с бесхребетностью, — обиженно замечаю я. При этом я не могу не признать, что он в чем-то прав.
— Ну да, — хрипло смеется он. — Очень вежливо заниматься балетом, от которого тебя, скажем условно, тошнит, да и всем тем, чем ты занимаешься по указке родных. Такая ты вежливая, что жесть.
Я поджимаю губы и отворачиваюсь от Мирона. Это не вежливость, это осознанное принятие того, что моя мама знает, как будет лучше для меня. Взрослым видней то, что может пригодиться в жизни, а что нет. Какое поведение и решения будут полезными, а какие — принесут только беды. Я однажды поступила в разрез с мамиными указаниями, и все закончилось ужасно. Не хочу повторения. Пусть и скучаю по нашему с Мартой общению.
— Поднимайся. Закат пропустишь.
Я открываю глаза и сажусь. И тут же начинаю улыбаться от охватившего сердце восторга. Потрясающе! Далекие деревья словно светятся золотом изнутри — настоящая магия. Магия природы. А небо какое потрясающее — не описать словами. Очень красиво.
— Вот сейчас ты настоящая, да? — тихо замечает Мирон, и я понимаю, что все это время он смотрел на меня. — И на батуте с моим братом была настоящая. И тогда, на вечеринке. Почему бы тебе не быть такой всегда?
— А тебе? — выдыхаю я. — Ты ведь тоже не всегда настоящий.
— Подловила, — усмехается он и неожиданно тянет руку к моему лицу, подхватывая пальцами выбившуюся из хвоста прядь волос. — Ты права, мы все по тем или иным причинам притворяемся. Наверное, такова жизнь. Но не знаю, может, ты и я... Может, нам с тобой попробовать быть честными друг с другом? Все же не чужие люди, — отпускает он мои волосы, пожимая плечами. Словно сразу же пожалел о предложении. Словно вообще не ожидал его от себя.
Горло так сжимается от волнения, что я не сразу могу ответить. Прокашливаюсь и выдыхаю:
— Если хочешь. Если сам готов.
Мирон поднимает на меня суженные глаза и криво улыбается:
— Попробовать можно. Домой?
— А за рулем буду я? — тут же вспыхивает внутри меня азарт, перемешанный с адреналином.
— До главной трассы, — все еще улыбаясь, кивает Мирон. — Потом поменяемся.
* * *
Я чувствую настоящее удовольствие от проведенного с Мироном вечера, пока мы не подъезжаем к воротам нашего дома. Вот тут я начинаю беспокоиться, потому что у фонтана и дальше... то есть почти все парковочные места… заняты чьими-то машинами! А на первом этаже, в окнах гостиной, мелькает разноцветный свет...
— Это что еще за фигня? — спрашивает Мирон, удивленный не меньше моего. — Машины моих приятелей. Я забыл, что устраиваю вечеринку? Что за бред?
Мы выходим из машины и направляемся в дом, но у распахнутых настежь дверей я замираю — людей ужасно много даже в холле, и я начинаю переживать, что все вновь обернется не лучшим образом. Мирон замечает мою заминку и берет меня за руку. Он ничего не говорит, но я вдруг отчетливо понимаю, что если и ждать неприятностей, то не от него. Плюс тепло его руки неожиданно согревает, а не обжигает волнением, как это случалось всегда, когда он меня касался.
Мы рассекаем толпу, которая приветливо улыбается или здоровается с Мироном, как корабль — тяжелые волны океана, пока не добираемся до кухни.
— Мам, что здесь происходит? — сердито интересуется Мирон у Галины, которая стоит у кухонного островка с бокалом вина в руке.
— Мироша, Любочка! — воскликнув, она бросает короткий настороженный взгляд на наши сплетенные руки, но быстро делает вид, что это ничего не значит, и широко улыбается. — Наконец-то вы пришли! Здорово я придумала, да? Просто мне подумалось, не принимай на свой счет, дорогая, — смотрит она на меня, — что я не хочу стать такой же консервативной и черствой, как наша сегодняшняя гостья. А еще в нашем доме так давно не звучало юного смеха. Марина, голубка моя, — взмахивает она свободной рукой девушке и приобнимает ее за талию, когда та подходит. — Твоя подруга, Мирон, просто волшебница. Организовала все в короткие сроки, а мне оставалось лишь заказать напитки и угощения, — весело подмигивает она в конце.
Мирон, уже давно поджимавший губы, бросает короткий и, кажется, недовольный взгляд на Марину, а затем спрашивает у матери:
— А Андрей где?
— Наверху. Вместе с Никитой. Я тоже скоро вас покину, — почти поет она и вновь подмигивает. — Чтобы не мешать.
— Очень любезно с твоей стороны, — бурчит Мирон и разворачивает нас обратно.
— Приятного вечера, мои хорошие! — сладко летит нам
