по лезвию. – И не жалко тебе, Мустафа, такой острый нож тупить?
– Я его наточу, это дело недолгое.
Горшков задержал в себе дыхание, будто перед показной стрельбой на учениях, примерился, внёс небольшую поправку, глядя на кончик острия прищуренным глазом, и метнул нож в прорезь, оставленную Мустафой. Крякнул досадливо – нож всадился в землю по самую рукоятку сантиметрах в семи от прорези.
– Тьфу! – сплюнул себе под ноги старший лейтенант. – Наваждение какое-то. Такое простое дело, а мимо почему-то.
Мустафа вежливо рассмеялся.
– Да не наваждение, товарищ старший лейтенант, а тренировка.
Старший лейтенант почувствовал, что он начинает заводиться.
– Дай-ка, попробую ещё разок, – сказал он, берясь за рукоять ножа.
– Попыток – не пыток, – коряво, искажённой пословицей, отозвался на это Мустафа.
Вытащив нож, Горшков несколько мгновений держал его в руке, словно проверял на тяжесть, либо искал центр, точно разделяющий черенок с лезвием, поморщился озадаченно, ухватился за нож поудобнее и снова послал его в землю. Опять мимо – до прорези не дотянул сантиметра три.
– Ну-ка, попробуй снова ты, – сказал старший лейтенант, протянул нож Мустафе.
Тот понимающе наклонил голову, ловко перехватил нож и без всяких примерок, без прицеливания, отправил его в землю, в след, оставленный последним броском старшего лейтенанта, затем нагнулся, вытащил финку – движения были отлаженными, точными и, не останавливаясь ни на секунду, сильно и ловко кинул нож себе под сапоги. Только комочки влажной земли брызнули в разные стороны.
Лезвие точно вошло в старый разрез, оставшийся после ударов Мустафы.
– Ловко! – удивлённо произнёс старший лейтенант. – Простая вроде бы вещь, а семь потов надо пролить, прежде чем получится что-то путное…
– Больше, товарищ командир, – серьёзным, даже чуточку опечаленным, а может быть, обиженным тоном проговорил Мустафа, – не семь потов, и не семнадцать, и даже не семьдесят… Для этого надо посидеть в лагере.
– Тьфу, тьфу, тьфу! – недовольно дёрнул головой старший лейтенант. – Лучше не надо… Это нам, пардоньте, совсем ни к чему.
– Тьфу, тьфу, тьфу! – повторил Мустафа плевки старшего лейтенанта. – Я имел в виду совсем не это.
– А в дерево со скольких метров попадаешь? – спросил Горшков.
– Ну-у… Если нож с тяжёлым лезвием, утяжелённым ртутью или свинцом, могу даже с двадцати метров попасть.
– А больше?
– Больше – вряд ли.
– Ну-ка, попробуем…
– Не верите? – Мустафа улыбнулся, блеснув чистыми, на удивление молодыми крепкими зубами. – Ваше право. Я бы тоже, наверное, не поверил.
Полуторка старшего лейтенанта стояла под вялой, с обломанными сучьями берёзой. Ствол дерева был сильно посечён осколками. Горшков показал пальцем на берёзу:
– Попробуем?
– Попыток – не пыток, – привычно произнёс в ответ Мустафа.
Старший лейтенант подошёл к березе и стал шагами измерять пространство. Отмерив пятнадцать шагов, остановился.
– Ну, Мустафа, сколько метров ещё отматывать?
– Давайте, товарищ командир, как и договорились, остановимся на двадцати.
– Двадцать так двадцать, – произнёс Горшков согласно, отсчитал ещё пять метров и провёл носком сапога на земле черту. – Есть двадцатка. Вот риска.
Мустафа, ловко подкидывая нож и ловя его на ходу – каждый раз нож оказывался наборной ручкой в ладони, приблизился к риске, встал около неё и несколько мгновений стоял молча, вглядываясь в изувеченный ствол и вслепую подкидывая и ловя нож.
Потом, поймав его в очередной раз, сильно взмахнул рукой.
В воздухе раздался свист. Нож нёсся, как пуля, он почти не был виден, достиг берёзового ствола и всадился в него.
Горшков не выдержал, похлопал в ладони, лицо старшего лейтенанта сделалось весёлым, открытым, будто он что-то выиграл в карты.
– Браво, Мустафа!
Мустафа, никак не реагируя на восторги старшего лейтенанта, прошёл к берёзе, выдернул из ствола нож.
– Ехать пора, товарищ командир, – произнёс он негромко.
– Счас поедем. Доберёмся до части, там нас ждёт обед.
– Пообедать и тут можно. У меня есть полбуханки хлеба и банка немецкой консервированной колбасы.
– Я тоже не пустой, но первое мы с тобой вряд ли сумеем сгородить. А я хочу первого отведать, супа какого-нибудь. На сухомятке мы с тобой ещё насидимся, когда в разведку пойдём… – Горшков оглянулся на полуторку. В кабине спал, положив голову на руль, водитель. – Да и шофёр – едок не промах, имеет изнеженное брюхо, вряд ли согласится на сухомятку. Ладно, поехали, друг Мустафа…
– Как скажете, товарищ старший лейтенант, так и будет.
Мустафа прыгнул в кузов, Горшков уселся рядом с шофёром, длинноносым унылым парнем с висячим пыльным чубом, закрывавшим с одной стороны глаз едва ли не целиком, шофёр зевнул, откинул чупрынь в сторону и завёл мотор.
Дорога была изрыта воронками, скорость не наберёшь даже самую малую – колёса обязательно унесёт на ближайшее дерево, поэтому шофёр ожесточённо тряс чубом и матерился, объезжая воронки и короткими бросками продвигаясь вперёд.
Неожиданно он нажал на тормоз и остановил машину, чуть не уткнувшись лицом в ветровое стекло. Сморщился болезненно, будто в него угодила пуля.
– Господи, – прошептал он неверяще, – Вовка Макаров… Неужели это ты? – Шофёр всхлипнул зажато, тоненько, словно бы в нём что-то отказало – взяла и оборвалась внутри нужная мышца и жизнь сразу сделалась бессмысленной.
Впереди, между двумя голыми, напрочь очищенными от веток и сучьев деревьями, стоял старенький грузовик и медленно догорал. Задние колеса у грузовика были оторваны, проломленным кузовом автомобиль опустился в свежую, источавшую едкий дым воронку.
– Вовка! – горестно взвыл водитель и выскочил из кабины.
Старший лейтенант выскочил следом.
Собственно, кузова у грузовика уже не было, вместо днища зияла большая дыра. Снаряд, прилетевший издалека, умудрился выбрать себе цель и точно угодил в неё, проломил кузов грузовика и взорвался в земле.
От шофёра после таких попаданий обычно остаётся одна оболочка – кожа с переломанными костями. Да бурые пятна на потолке кабины.
Водитель полуторки обежал раскуроченный грузовик кругом, простонал на ходу:
– Володька… За что же тебе такое наказание?
Кабина светилась от частых дыр, в наполовину сбритой осколками крыше серело недоброе тусклое небо. То, что осталось от неведомого водителя Володьки, было обычной окровавленной кучей тряпья, сверху накрытой помятой пилоткой-маломеркой.
– Мака-аров! – взвыл водитель полуторки громко, затряс головой, сыпя вокруг себя слёзы.
Старший лейтенант обошёл грузовик следом за водителем полуторки, удручённо почесал пальцем затылок: на спасение у шофёра не было ни одного шанса.
– Что же ты, земеля, – водитель полуторки вновь обрызгал пространство слезами, – как же ты промахнулся?
– А что он мог сделать? – спросил Горшков. – Отпихнуть от себя снаряд ногой?
Водитель полуторки повыл ещё немного и умолк, начал деловито суетиться, выламывать из разбитых бортов куски дерева, потом остановился и тупо, как-то остервенело поглядел на старшего лейтенанта.
– Надо бы Володьку в часть отвезти, товарищ командир, похоронить там.
– Да от него ничего не осталось. Один воздух с тряпками.
– Что делать, что делать…
– Похоронить здесь, на обочине дороги, рядом с машиной, чего же. Лопата есть?
– Есть.
– Доставай. – Горшков оглянулся на полуторку, призывно махнул рукой: – Слезай, Мустафа, предстоят земляные работы.
Мустафа легко перелетел через борт, при приземлении смачно бултыхнул разбитыми сапогами. Заглянул в кабину грузовика.
– Не повезло парню.
Водитель полуторки отошёл в сторону,
