— Лукас, я попала в передрягу, — выпалила я.
— Я знаю. Мне уже звонили.
— Звонили? Кто?
— Канадские власти. Какой-то тип по имени сержант Роберт, а вот фамилии выговорить не могу. Лу… лю…
— Лучка, — отчетливо произнесла я. Лукас кивнул. — Но как он нашел меня прежде, чем я добралась сюда?
— Он не сказал. А ты покупала билет по кредитной карточке?
Я кивнула.
— Ты поступила неразумно, — сказал он.
— Да, но у меня возникла небольшая проблема. Нехватка наличных. Конечно, моя очередь угощать тебя ланчем, но я пытаюсь экономить — все-таки в бегах.
Лукас купил с лотка нам по блинчику с мясной начинкой.
— Расскажи-ка мне все поподробнее.
Я вытащила из сумочки золотого человечка и протянула ему.
Лукас внимательно осмотрел фигурку.
— Забавно.
Я недоуменно уставилась на него. Если в этой истории было хоть что-то забавное, мне бы очень хотелось это узнать.
— Забавно, как оно все получается, — повторил он. — Я почти ничего не знал о таких вещицах, пока не прочитал о них в газете пару недель назад. А потом, всего дня два назад, мне упомянул о них один друг, археолог. — Лукас поглядел на меня. — Ушная подвеска, культура мочика. Верно? — Он снова опустил взор на человечка. — Подлинный мочика.
— Это я уже поняла.
— Похоже, они теперь пользуются большим спросом на черном рынке. По словам этого моего друга, пара таких вот подвесок недавно была продана в Азию за сто пятьдесят тысяч долларов. Кстати, вывозить изделия мочика из Перу запрещено законом.
— Это я тоже уже выяснила. Но, кажется, кто-то все же попытался вывезти. Впрочем, не слишком удачно. В результате они оказались в коробке со всяким хламом на аукционе. — Я рассказала все, что произошло. — Лукас, меньше всего на свете я хочу ставить тебя в затруднительное положение. Ты теперь такая важная птица. Но мне нужно новое удостоверение личности, и еще нужно попасть в Перу. Хочу отвезти этого малыша-мочика обратно и объявить об этом во всеуслышание. Это для меня единственный способ выпутаться из передряги, в которую я угодила.
Лукас сидел неподвижно, глядя куда-то вдаль. Мое сердце пронзила острая жалость. В волосах у него прибавилась седина, он выглядел таким усталым и даже разочарованным. Ох, эта усталость высоконравственного человека, пытающегося честно работать в стране, не отмеченной печатью особой морали. Мне захотелось погладить его по щеке, коснуться волос, сказать, что все будет хорошо. Лукас всегда был рьяным борцом за права коренного населения Юкатана, даже, по-моему, входил в партизанский отряд, действующий в лесах близ Мехико, где мы и встретились. Но потом его убедили вступить на политический путь, добиться избрания и тем самым работать на благо своего народа. Ничего никогда не добьешься, размениваясь на половинки, сказал он мне. Он не может заниматься политикой и поддерживать отношения со мной. Я стала той половиной его жизни, которой пришлось пожертвовать.
— Возможно, все идет не совсем так, как ты надеялся, — нерешительно произнесла я. — Я имею в виду жизнь политика.
Он лишь посмотрел на меня, а потом отвернулся, глядя на вершины деревьев. А когда заговорил вновь, голос его звучал тускло и невыразительно.
— Возможно. Во всяком случае, новых друзей я себе не завел, это точно. И порой понимаешь…
Он не закончил фразы, а я и не сделала попытки его переспросить. Лукас всегда говорит тебе только то, что хочет сказать, ни слова больше. Я уже с этим смирилась.
— Ты никогда не расспрашивала меня о моей… ну скажем, тайной жизни, — наконец начал он. — Но, полагаю, знала, что я принимаю участие в Сопротивлении.
Я молча ждала, что последует дальше.
— Я крайне благодарен тебе за то, что ты не задавала лишних вопросов и не пыталась спорить со мной, когда я сказал, что мы должны расстаться. Однако я тешил себя мыслью, быть может, ложной, что ты сожалела об этом решении.
— И вовсе не ложной! — возразила я. Честно говоря, его решение безумно меня огорчило.
— Понимаешь, при том роде деятельности, какую я вел, просто необходимо иметь определенный план. План бегства, если ты меня понимаешь.
— Лукас, — пробормотала я. — Ты ведь теперь политик. Я не хочу, чтобы ты делал что-либо, что могло бы тебя скомпрометировать.
Он засмеялся, но невеселым смехом.
— Скомпрометировать? Когда я думаю о том, что у меня на глазах выделывали иные мои собратья, народные избранники! Поверь, помочь кому-то сбежать от полиции — просто мельчайший грешок, и упоминания-то не заслуживающий.
В голосе его звучала горечь.
— Вот. — Он вынул из кармана серебряную монетку. — Возьми. Я дам тебе денег на такси. Езжай по этому адресу, — он нацарапал несколько слов на клочке бумаги, — и поднимайся в квартиру на втором этаже. Там окажется старуха. Покажи ей эту монету. Она о тебе позаботится. Делай все, что она тебе скажет, даже если тебе это не очень понравится, хорошо? Нам потребуется несколько дней, но если тебе действительно надо в Перу, мы тебя туда переправим.
— Я понимаю, что это совсем уж нахальство, но нельзя ли доставить меня как можно ближе к местечку под названием Кампина-Вьеха? — спросила я.
Лукас слабо улыбнулся.
— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал он, поднимаясь.
Пора было идти. Он проводил меня до стоянки такси и дал водителю адрес. Я села в машину. Смурное настроение Лукаса слегка развеялось, он просунул голову в окошко и легонько поцеловал меня в губы.
— Если вся эта политика не сработает, — произнес он с усталой улыбкой, — возможно, мне придется спешно покидать Мексику. Я слышал, Канада — неплохая страна. Только вот гражданство получить очень сложно. Ты не знаешь какой-нибудь доброй канадки, которая бы согласилась выйти за меня замуж?
— Возможно, — ответила я.
Такси тронулось с места. Я не оглянулась. Мойра была бы довольна.
Я провела в тесной комнатенке в глубине дома, где жила старуха, четыре дня и четыре ночи. Строение это как две капли воды походило на остальные дома в этой части города — все они отличались друг от друга лишь цветом выгоревшей на солнце штукатурки. Старухин дом был бледно-голубым. Я, как было велено, дала старухе монетку и она, тщательнейше оглядев и ее, и меня, провела меня наверх, отчаянно цепляясь за перила и с усилием подтягиваясь на каждую ступеньку всех трех лестничных пролетов.
Комнатка оказалась хоть и маленькой, но вполне сносной: кровать, письменный стол и кресло, лампа и вентилятор на потолке. Из-за жары ставни весь день были закрыты. Еще там имелся душ, чему я немало обрадовалась. Старуха не перемолвилась со мной ни единым словом — не знаю уж, не могла она говорить или же просто не хотела. Однако о моем удобстве она позаботилась. Поднос с едой появлялся предо мной регулярно: вода, неизменные маисовые лепешки, яйца или суп и сыр, а иногда — немного вина или пива.
